Общей тенденцией современной отечественной цивилистики является то, что большинство исследований, посвященных анализу того или иного института в российском гражданском праве, вполне оправданно начинаясь с вопроса о зарождении и развитии этого института, в части появления соответствующих правовых норм традиционно сводятся к рассмотрению положений римского частного права. В полной мере данное замечание касается и работ, авторы которых обращаются к исследованию норм так называемого соседского права (см. напр.: [4; 5]), сформулированных в Гражданском кодексе Российской Федерации в редакции проекта Федерального закона «О внесении изменений в части первую, вторую, третью и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации, а также в отдельные законодательные акты Российской Федерации»[1] как ограничения права собственности на земельный участок в пользу соседей и являющихся одной из потенциальных «новелл» современного российского гражданского законодательства.
Не отрицая несомненной важности классической римской юриспруденции, действительно заложившей основы абсолютного большинства современных правовых конструкций, тем не менее полагаем, что отмеченный подход методологически неверен, поскольку подменяет вопрос о возникновении определенных правовых норм именно в России историей их формирования в Древнем Риме, изначально исключая, таким образом, наличие у того или иного института в российском гражданском праве своих собственных (национальных) онтологических начал и обусловливая (при выявлении соответствующих правил в источниках древнеримского права) вывод об его заимствованном характере.
Как показал анализ литературы, возникновение соседского права в России носило объективный характер. Первыми нормами соседского права в российском государстве, содержание которых более или менее достоверно известно, можно считать правила об ответственности за уничтожение или повреждение (в том числе переделку) межевых знаков, закрепленные в таком древнем памятнике права, как Русская Правда.
В Русской Правде в ее Краткой редакции по Академическому списку данное правило закреплено в ст. 34, которая устанавливала: «А иже межу переореть любо перетес, то за обиду 12 гривне» [11, с. 48], что, в переводе Б.Б. Кафенгауза, означает: «А если распашут полевую межу или срубят межевой столб, то платить 12 гривен штрафа» [16, с. 7]. В Пространной редакции Русской Правды мы встречаем уже три статьи следующего содержания: «АЖЕ КТО БОРТЬ РАЗНАМЕНАЕТ. Аже разнаменает борть, то 12 гривен» (ст. 71); «Аже межю перетнеть бортную, или ролеиную разореть, или дворную тыном перегородить межю, то 12 гривен продажи» (ст. 72); «Аже дуб подотнеть знаменьный или межьный, то 12 гривен продаже» (ст. 73) [11, с. 69][2]. В последующем указанная норма была включена и в Судебник 1497 г. (ст. 62), и в Судебник 1550 г. (ст. 87) [12, с. 61, 118], и в Соборное уложение 1649 г. (ст. 231–233 гл. X) [13, с. 141].
Кроме приведенной нормы со временем в источниках права закрепляется еще одно правило — о необходимости установления изгородей между граничившими землями во избежание потравы посева скотом. Так, в соответствии со ст. 61 Судебника 1497 г. надлежало «промежи сел и деревень городити изгороды по половинам; а чьею огородою учинится потрава, ино тому платити, чья огорода. А где отхожие пожни от сел или от деревень, ино поженному государю не городитися, городит тот всю огороду, чьа земля оранаа пашня к пожни» [12, с. 61]. В последующих актах, в частности в Судебнике 1550 г. (ст. 86) и Соборном уложении 1649 г. (ст. 230 гл. X), эта норма получает свое развитие и дополнение, закрепляя обязанность «кого животина» (т.е. хозяина скота) возместить причиненный ущерб «тому, чья будет городьба» (т.е. владельцу посева) [12, с. 117–118; 13, с. 141].
Термин «соседи» использовался и в таком значимом памятнике русского права как Псковская Судная грамота 1397 г. (1467)[3]. В частности, ст. 9 предусматривала: «А коли будет с кем суд о земли о полнеи, или о воде, а будет на той земли двор, или ниви розстрадни, а стражет и владеет тою землею или водою лет 4 или 5, ино тому исцю съслатся на сосед человек 4 или на 5. А суседи став, на коих шлются, да скажут как прав перед Богом, что чист, и той человек который послался стражет и владеет тою землею или водою лет 4 или 5, а супротивень в те лета, ни его судил ни на землю наступался, или на воду, ино земля его чиста или вода, и целованиа ему нет, а тако не доискался кто не судил, ни наступался в ты лета» [11, с. 332]. О соседях упоминалось также в ст. 70. Как нормы соседского права в части порядка разрешения спора о границах смежных участков можно рассматривать ст. 10 и 106: последняя из указанных начиналась со слов: «А кто с ким ростяжутся о земли или о борти…» [11, с. 341].
Однако неверно было бы связывать момент возникновения норм соседского права с фиксацией соответствующих положений в дошедших до нас письменных источниках права, поскольку «в описываемое время не было полного положительного закона, право выражалось в обычаях» [2, с. 122]. Очевидно, что правила взаимодействия соседей в виде норм обычного права существовали на Руси и до указанного времени, т.е. до заключения договоров русских князей «с греками» 911 г. (945) и издания Русской Правды (относящейся к XII в.), поскольку сами соседские отношения возникли гораздо раньше. В данной связи уместно привести справедливое замечание Д.Д. Гримма о том, что нормы и правила, которыми люди руководствуются в своих взаимных отношениях, «уже предполагают наличность известных реальных отношений между людьми и являются — непосредственно или косвенно — отражением этих отношений, а следовательно сами по себе представляют не первичное, а производное явление, — один из продуктов совместной жизни людей, вне которой самое появление их было бы немыслимо» [7, с. 2].
Можно утверждать, что возникновение соседских отношений связано с переходом славян к хлебопашеству, которое, по замечанию Н.М. Карамзина, вывело их «из дикого, кочевого состояния, ибо сие благодетельное искусство было везде первым шагом человека к жизни гражданской, вселило в него привязанность к одному месту и к домашнему крову, дружеству и соседу» [9, с. 29].
До указанного перехода условия и образ жизни славян (или венедов) не отличались от жизни иных древних племен. Так же как и другие племена, согласно повествованиям Прокопия Кесарийского и Маврикия Стратега, относящимся к VI в., славяне живут «в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют места жительства» [17, с. 6], «ничем лишним открыто не владеют и ведут жизнь бродячую» [Там же, с. 7].
В период племенной организации общества отношения, которые можно было бы отнести к «соседским», внутри племени не возникали, и «соседями», скорее, считались племена, а позднее — государства, занимавшие смежные территории (сарматы, скифы, гирры, пеквины, фены, анты и др.). Так и Н.М. Карамзин, повествуя «о славянах и других народах, составивших государство Российское», использует термин «соседи» применительно либо к иноплеменным народам, являющихся «жителями или соседями древней России», либо к «соседственным с империею» землям [9, с. 21, 24, 25, 29 и др.].
Отсутствие внутриплеменных соседских отношений в данный период можно объяснить отмеченным укладом жизни славян, характеристику которого как первобытного общества можно дополнить указанием на коллективное ведение хозяйства, совместное потребление получаемых продуктов или их уравнительное распределение[4], господство таких способов производства, как собирательство, охота и рыболовство.
Качественное изменение подобный общественно-экономический уклад претерпевает с переходом к земледелию и скотоводству. При этом занятие земледелием следует рассматривать не как простую смену рода и характера деятельности членов данного доклассового общества, а как переход от первобытной общины к общине земледельческой (крестьянской). Русский историк права М.Ф. Владимирский-Буданов писал: «Лишь только люди оседают и переходят к занятию земледелием, у них появляется необходимость, во-первых, права на часть земной поверхности для устройства постоянного (оседлого) жилища — для дома и, во-вторых, права на отдельный участок земли для обработки и для других целей хозяйственного пользования» [6, с. 588].
Большое внимание крестьянской общине уделяли отечественные ученые 60–90-х гг. XIX в. (см., напр.: [1; 8; 14]). В контексте данного вопроса особо примечательным является то, что большинство из них противопоставляли крестьянскую общину первобытной как основанную не на родстве, а на соседских связях. Исходя из этого, крестьянскую (или земледельческую) общину часто рассматривают как синоним соседской [15, ст. б. 418; 14, с. 8–9].
При характеристике соседской общины (наряду с которой отдельные ученые выделяют также первобытную соседскую общину[5]) специалисты отмечают, что, в отличие от родовой и большесемейной, она состоит из отдельных хозяйств, именуемых в литературе «крестьянскими домохозяйствами», «крестьянскими хозяйствами», «дворохозяйствами» (или «крестьянскими дворами»). Последний термин, по замечанию Ю.И. Семенова, «применяется лишь тогда, когда речь идет о русском крестьянстве» [14, с. 37–38].
По отношению к общине в целом как хозяйственному организму дворохозяйства выступали в качестве хозяйственных ячеек, между которыми и складывались соседские отношения. Основанием подобной дифференциации являлось типичное для соседской общины «сочетание индивидуальной собственности (принадлежащей патриархальной семье, выделяющейся затем малой семье или отдельному лицу) на дом, приусадебный участок, а затем и на пашню, иногда — луг, и общинной собственности на пустующие земли и остальные угодья» [15, стб. 420]. В условиях коллективного присвоения продуктов труда соседские отношения были невозможны.
На этом основании можно сделать вывод, что основной причиной возникновения соседских отношений явился такой экономический фактор, как возникновение индивидуальной собственности, связанный в свою очередь с переходом от первобытной к соседской крестьянской общине, характеризующейся индивидуализацией недвижимого имущества, т.е. фактическим присвоением последнего отдельными членами коллектива.
С этого момента, как представляется, в обществе начинают формироваться правила взаимоотношения членов общины, которые можно было бы отнести к числу соседских (нормы соседского права).
На наш взгляд, в данной части исторические (онтологические) начала соседского права в России лишены специфики, поскольку возникновение соответствующих норм явилось лишь отражением естественным образом складывающихся между членами одной общины соседских отношений, т.е. отношений сосуществования (общежития), которые носят объективный характер, а потому возникают в любом обществе. При этом такие соседские отношения даже у разных народов весьма типичны и заключаются либо в совместной деятельности соседей в общих для них интересах, либо в ограниченном пользовании имуществом соседа, либо в отношениях из причинения «обиды», либо в спорах, связанных с беспрепятственным пользованием «своей» недвижимостью.
Отмеченная типичность соседских отношений обусловливает и общее сходство регулирующих их правовых норм.
Первоначально эти нормы представляли собой, главным образом, установление ответственности за причинение вреда и были рассчитаны на конфликты, возникающие внутри общины по поводу эксплуатации ее отдельными членами принадлежащих им земельных участков. Собственно права и обязанности соседей в данный период не получают своего четкого оформления. О таком преимущественно охранительном характере исторически-ранних правовых норм, в том числе норм соседского права, свидетельствуют и памятники права, например приведенные положения Русской Правды, Судебника 1497 г. и Судебника 1550 г. Подобное значение нормы соседского права сохраняют в России вплоть до принятия в 1835 г. Свода законов Российской империи (подробнее см.: [3]).
Аналогичные по содержанию нормы встречаются в праве самых разных времен и народов. В данной связи весьма примечательно сопоставление обычаев «русских инородцев», существовавших в XIX в., и положений одного из новейших зарубежных кодификационных актов — Гражданского кодекса Нидерландов[6], действующего с 1994 г. и содержащего целый раздел, посвященный регулированию соседских отношений. Так, В. Майнов, описывая в 1885 г. юридический быт мордвы, указывает в числе прочего на имеющееся у них «запрещение прорубать окна на чужой двор» (приводится по: [18, с. 28]). Закрепленная столетием позже норма п. 1 ст. 50 Гражданского кодекса Нидерландов гласит следующее: «если только собственник соседнего участка земли не дал согласия, не разрешается иметь окон или других проемов в стене, равно как и балконов или других подобных сооружений ближе двух метров до граничной линии соседнего участка, если с них можно видеть этот соседний участок»[7].
Изложенное позволяет сделать следующий общий вывод: планируемое закрепление в Гражданском кодексе РФ норм соседского права следует воспринимать не как заимствование одной из конструкций, выработанных древнеримскими юристами и известных развитым зарубежным правопорядкам, а как объективный результат длительного развития данного института в российском праве, начавшегося задолго до возникновения государства и связанного, прежде всего, с переходом к соседской общине, повлекшим возникновение соседских отношений, отражением которых и являются нормы соседского права.
