Первобытное общество характеризовалось доминированием самостоятельных способов решения людьми различного рода конфликтов, которые индивидуально выбирали средства разрешения возникших противоречий. Со времени формирования в России государства оно делегировало себе право на насилие, одним из направлений осуществления которого является реагирование на антиобщественный образ жизни своих граждан. Для реализации данного направления была создана и постоянно развивается система правоохранительных органов во главе с судом. Несмотря на это, самостоятельное, внесудебное реагирование граждан (самосуд) на преступления и антисоциальный образ жизни продолжает оставаться атрибутом российского общества.
Под самосудом мы понимаем негативное социальное явление, представляющее собой самостоятельное противоправное внесудебное реагирование граждан в форме возмездия на нарушение установленных в обществе правовых предписаний, нравственных запретов, а также обычаев и традиций [9, с. 13].
В настоящее время самосуды среди граждан России приобрели особую популярность. К сожалению, статистически доказать мы это не можем в силу отсутствия специальной отчетности, однако никто (от обычного гражданина до представителя науки или власти) данный тезис отрицать не будет. Обобщение сведений, озвученных в средствах массовой информации, показало, что значительная часть (75 %) современных россиян готовы совершить самосуд, т. е. умышленно нарушить закон ради защиты себя или своих близких[1].
Анализ социально-правовой природы самосуда показал, что он является многоаспектным социальным явлением, имеющим достаточно широкий спектр детерминирующих факторов, одно из основных мест среди которых занимает несправедливое по отношению к потерпевшим и весьма гуманное, относительно причинителей вреда, антикриминальное законодательство современной России. Подтверждением данного тезиса может служить мнение В. Рудакова о том, что российское уголовное законодательство настолько «гуманизировалось» усилиями власти, что многие наказания вызывают у преступников лишь улыбку и вздохи облегчения [5].
Типичным выводом, к которому приходят исследователи вопроса восстановления социальной справедливости мерами уголовно-правового характера является то, что отсутствие в законе достаточного потенциала на восстановление данной справедливости, соответствующее социальным ожиданиям, приводит к тому, что граждане перестают уважать закон, начинают испытывать недоверие к суду и сами берутся принимать меры к восстановлению справедливости в обществе, т. е. вершить самосуды над причинителями вреда.
Анализ положений отечественного уголовного закона и правотворческой деятельности в области борьбы с преступностью позволил выделить следующие уголовно-правовые детерминанты самосудов в России:
- Доминирование процессов смягчения уголовных санкций за совершение преступных деяний над ужесточением.
- Несправедливость уголовно-правовых санкций, выражающаяся в:
– наличии слишком мягких санкций, явно не соответствующих характеру и степени общественной опасности совершенных преступлений;
– несоответствии санкций статей за деяния, имеющие равный преступный результат;
– установлении менее строгих санкций за преступления, имеющие более социально опасные последствия;
– отсутствии нижнего предела наказуемости преступных деяний у ряда санкций уголовно-правовых норм, даже предусматривающих ответственность за тяжкие и особо тяжкие преступления.
- Широкие законодательные пределы наказуемости деяний (большой «вилки» мер государственного принуждения).
- Наличие законодательных возможностей освобождения от уголовной ответственности и наказания или максимальной минимизации характера мер государственного принуждения.
- Присутствие принципа поглощения наказаний при совокупности преступлений или приговоров.
- Мораторий на применение смертной казни.
Уделим некоторое внимание характеристике и обоснованию правдивости сделанных нами выводов.
Бесспорно, Уголовный кодекс современной России (УК РФ)[2] в сравнении с Уголовным кодексом РСФСР 1960 г.[3] по отдельным положениям выглядит более суровым. В частности, в силу увеличения в два раза продолжительности сроков лишения свободы (ст. 56 УК РФ), закрепления пожизненного лишения свободы (ст. 57 УК РФ) и смертной казни (ст. 59 УК РФ). Однако установление различных правовых условий применения данных наказаний, а также весьма ограниченные возможности их практического исполнения сводят на нет возможность их реализации.
Пожизненное лишение свободы может назначаться за незначительный круг наиболее общественно опасных, с точки зрения законодателя, преступных деяний (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах; половые преступления, совершенные лицом, имеющим судимость за ранее совершенное преступление против половой неприкосновенности несовершеннолетнего; террористический акт при особо отягчающих обстоятельствах; организация преступного сообщества (преступной организации) или участие в нем, совершенные лицом, занимающим высшее положение в преступной иерархии; оборот наркотических средств в особо крупных размерах; посягательство на жизнь общественного или государственного деятеля, сотрудника правоохранительных органов; геноцид и т. д.). Данный вид государственного принуждения не применяется в отношении женщин, а также лиц, совершившим преступления в возрасте до 18 лет, и мужчин, достигшим к моменту вынесения судом приговора 65-летнего возраста (ч. 2 ст. 57 УК РФ); при явке с повинной, в случае заключения досудебного соглашения о сотрудничестве со следствием, вердикте присяжных заседателей; наличии исключительных смягчающих обстоятельств и т. д.
Как показывает судебная практика, строгость уголовного закона, проявленная в ужесточении санкций (в частности, содержащих в себе лишение свободы), в реальности выразилась в нечастом назначении судами максимально возможных сроков изоляции от общества даже за особо тяжкие преступления против личности. Иначе говоря, строгость закона в России нивелируется мягкостью практики его применения. Так, например, согласно официальной статистике ФСИН России в 2014 г. Реальные сроки лишения свободы свыше 10 лет в исправительных колониях отбывало не более 17 % осужденных[4].
Результаты исследований сотрудников НИИ Академии Генеральной прокуратуры РФ в 2004–2009 гг. свидетельствуют, что в России пожизненное лишение свободы за умышленное убийство было назначено от 0,2 до 0,5 % от общего количества всех осужденных за это преступление, а максимальный срок лишения свободы — лишь от 3,2 до 4,6 % всех преступников. Большая часть убийц в России получала незначительные сроки лишения свободы и с помощью института условно-досрочного освобождения выходила на свободу уже через 3–4 года. Больше того, за нанесение тяжкого вреда здоровью (в том числе и повлекшего смерть — фактически, это убийство) в 2004–2009 гг. максимальный срок лишения свободы был назначен только двоим лицам из 234,4 тыс. осужденных за это преступление; еще треть таких убийц (от 32,6 до 36,9 %) даже не попали за решетку — суды назначили им условные наказания [8]. Смертная казнь в силу моратория, установленного на ее применение с 1996 г., в России вообще не применяется[5].
В рамках своего исследования мы полностью согласны с точкой зрения Е. В. Топильской о том, что в России исключили смертную казнь в довольно неудобный для страны момент, когда отмечается небывалый рост преступности, когда Россия превращается в одну большую «Кущевку».
Нельзя не согласиться и с мнением Д. Пучкова о том, что в США — «цитадели демократии», на которую мы привыкли равняться, смертную казнь в отдельных штатах никто не отменял[6].
Э. Ф. Побегайло, отмечая кризис современной уголовной политики России, обращает внимание, что в условиях слабости действий нравственных и правовых норм, хрупкости демократических институтов и традиций, отсутствия правовой государственности отказ от применения к особо злостным преступникам (убийцам и террористам) смертной казни выглядит необоснованным [3, с. 135]. Поэтому у нас не вызывает удивление то обстоятельство, что зная о том, что смертная казнь в России не реализуется, граждане, задержавшие на месте преступления, например, серийного убийцу, сексуального маньяка или, что еще хуже, педофила, стремятся совершить над ними самосуд, доходящий до лишения жизни причинителю вреда, чтобы хотя бы таким путем восстановить справедливость.
Присоединяясь к данным точкам зрения и выступая в поддержку реанимации в России смертной казни, со своей стороны отметим, что доводы против ее применения в России являются, по нашему мнению, наивными и банальными, выглядят не иначе, как игра в «гуманизацию». Обобщая их, мы приходим к однозначному мнению, что следует вообще отказаться от уголовных наказаний, поскольку реализация каждого из них, по сути, далека от эффективности.
В юридической литературе неоднократно обращалось внимание на серьезные расхождения в оценке санкциями статей УК РФ однородных преступлений; на неоправданно резкие различия в санкциях статей, предусматривающих смежные составы преступлений; на наличие завышенных или, напротив, заниженных санкций, не соответствующих истинному характеру и степени общественной опасности запрещаемых деяний; на взаимную рассогласованность санкций между собой [4, с. 101].
Так, в ходе проведенного Ю. В. Голиком и А. И. Коробеевым исследования группы транспортных преступлений им удалось установить, что санкции ст. 263, 264, 266, 267, 269 УК РФ не соответствуют в полном объеме ни характеру и степени общественной опасности этих преступлений, ни особенностям личности преступников, их совершивших. Анализ действующего уголовного законодательства и практики его применения позволил указанным авторам прийти к выводу, что санкции многих статей о транспортных преступлениях чрезмерно завышены (ч. 3 ст. 263, 264, 269 УК РФ) или, напротив, занижены (ст. 271 УК РФ), имеют неоправданно большие интервалы между верхними и нижними пределами (ст. 166, 211 УК РФ), не всегда согласованы между собой.
Показателен в этом отношении подход законодателя к оценке степени общественной опасности различных преступлений (в том числе и транспортных), причиняющих по неосторожности смерть потерпевшему. Так, санкция ч. 1 ст. 109 УК РФ (причинение смерти по неосторожности) содержит наказание в виде 2 лет лишения свободы. Если даже исходить из того, что максимальное наказание за неосторожное преступление не должно превышать 5 лет лишения свободы, то и в таком случае решение законодателя, воплощенное в ст. 109 УК РФ, следует признать недостаточно последовательным. Неосторожное причинение смерти, бесспорно, является одним из самых опасных видов неосторожных преступлений, а потому санкция в ст. 109 УК РФ должна содержать максимальное для данной разновидности преступлений наказание. Однако она не только не содержит гипотетически считающийся оптимальным размер наказания до пяти лет лишения свободы, но и существенно отличается от санкций, предусматривающих наказание за другие виды неосторожного посягательства на жизнь человека [1, с. 110].
Для отечественного законодателя, исповедующего модные идеи гуманизма, форма вины и обстоятельства совершения преступления имеют принципиальное значение для установления санкций за его исполнение. Однако для обычных российских граждан это абсолютно не важно, каким образом было совершено общественно опасное деяние. Для них главное значение имеет преступный результат. И это вполне очевидно, поскольку для потерпевшего не имеет никакого значения, каким образом он лишился близкого, родного и любимого для него человека.
Если анализировать санкции статей УК РФ с точки зрения их соразмерности преступному результату, то это не выдерживает никакой критики. Жизнь человека в одних случаях оценивается от 6 до 15 лет изоляции от общества (например, ч. 1 ст. 105 УК РФ), в других — от 0 до 5 лет (например, ч. 3 ст. 264 УК РФ), а может и не более 2 лет (ч. 1 ст. 109 УК РФ). Если жизнь человека для уголовного закона столь малоценна, то о здоровье личности и говорить не приходиться — санкции за причинение вреда здоровью (даже тяжкого) еще более ничтожны. Подобное положение вещей в области уголовно-правовых отношений можно объяснить только парадоксальным нежеланием законодателя, находящегося под влиянием различного рода гуманистов и правозащитников, учитывать интересы потерпевших.
Для российской судебной системы особенно не важны переживания жертв (потерпевших) от преступных посягательств, их искалеченные судьбы, проблемы, с которыми им приходиться оставаться один на один после совершенного преступления. Главное — преступник гуманно осужден и отбывает наказание в цивилизованных, комфортных условиях (если дело касается лишения свободы), зачастую о которых он и не мечтал, живя на свободе и ведя социально неодобряемый образ жизни. В связи с чем у нас и не вызывает удивление практика «народного суда» над различного рода преступниками, потому что граждане попросту не хотят отдавать причинителей вреда «в руки» столь гуманного правосудия.
Популярность самосудов в России существенно обуславливают примеры лишений жизни нескольких невинных граждан, особенно детей, в результате дорожно-транспортных происшествий (ДТП) по причине крайней безответственности лиц, позволяющих нарушать правила дорожного движения, особенно садясь за руль своего автомобиля в состоянии алкогольного опьянения, и последующая реакция государства на эти деяния.
Не трудно понять волну народного гнева и желания самостоятельно расправляться с водителями-убийцами, когда, например, в состоянии алкогольного опьянения Е. Заул у Старой Купавны насмерть сбивает своим автомобилем пятерых человек, один из которых 7-летний ребенок, или А. Максимов, также в подобном состояние в г. Москве, не справившись с управлением своего автомобиля, лишает жизни семерых человек, пять из которых дети. В результате чего им вменяют ч. 6 ст. 264 УК РФ, предусматривающую не более 9 лет лишения свободы. При осуждении по данной норме к лишению свободы и назначению максимально возможного срока изоляции от общества по правилам условно-досрочного освобождения виновники подобных ДТП освобождаются примерно через 6 лет, т. е. реально отбыв гораздо меньший срок лишения свободы.
Конечно же, не иначе как издевательством уголовного закона над потерпевшими можно назвать привлечение к уголовной ответственности виновников пожара в пермском клубе «Хромая лошадь», повлекшего смерть 156 человек, когда виновникам данной трагедии были вменены статьи УК РФ, предусматривающие санкции не более 7 лет изоляции от общества.
Но и это еще не все. В УК РФ есть «прекрасные» правовые институты, такие как обстоятельства, смягчающие наказание, вменяемость, давность привлечения к уголовной ответственности, общие начала назначения наказаний, умелое использование которых профессиональной адвокатской защитой может значительно сократить размер возможных наказаний или вообще добиться условного осуждения для преступника. Теоретически, да и практически тоже, указанные гуманные институты отечественного уголовного закона в купе с коррупционностью отечественного правосудия, судебной волокитой и неспешностью «машины правосудия», неожиданной утратой доказательств или признанием их недостаточности, влиянием на принимаемые судьями решения властьимущих граждан и богатых бизнесменов предоставляют для причинителей вреда весьма широкие возможности освобождения от уголовной ответственности и наказания или максимальной минимизации мер государственного принуждения, т. е. фактической безнаказанности [7].
Так, например, прокурор по делу упомянутой Е. Заул был весьма удивлен назначением ей 8 лет лишения свободы, поскольку она является матерью двух малолетних детей. Президент Федерации автовладельцев России С. Канаев в телевизионной программе «Пусть говорят» по этому поводу публично заявил: «В последнем моем разговоре с заместителем начальника ГИБДД г. Москвы он мне сказал, что 80 % людей которых мы задерживаем в состоянии алкогольного опьянения при совершении ими ДТП — “вне закона”. Мы ничего не можем с ними сделать. И все ваши ужесточения они ни к чему не приведут. Здесь заведомо безответственность, безнаказанность и коррупция»[7].
Возможности минимизации мер государственного принуждения предоставляют и широкий разброс санкций в статьях УК РФ, как его еще называют «вилки» мер государственного принуждения. В этой связи С. И. Дементьев, бесспорно, прав, указывая, что чрезмерно широкие законодательные пределы наказуемости даже при достаточно высоком уровне правосознания судей оставляют неоправданно большие возможности для судейского усмотрения, таящего в себе опасность произвола, или, во всяком случае, разброса мнений, неодинаковости решении по однородным уголовным делам и т. п. [1, с. 111–113].
В. Овчинский справедливо отмечает, что законодатели, конечно, очень гордятся своим гуманизмом. При этом они не понимают, или не хотят понять, что общество отвергает эту гуманизацию. Опросы всех российских социологических центров показывают, что граждане ждут от власти ужесточения наказания по отношению к преступникам, но законодатели принимают абсолютно противоположные решения [2].
Дополнительный стимул для роста народного недовольства чрезмерной гуманизацией отечественного уголовного законодательства и практики его применения создал весной 2011 г. федеральный закон, согласно которому были отменены нижние пределы санкций за совершение порядка 110 общественно опасных деяний, среди которых тяжкие и особо тяжкие составы преступлений[8].
Это, по нашему мнению, является серьезным стимулом к разгулу преступности и криминальному произволу в России, расширению возможностей практической безнаказанности преступников, поскольку результаты проведенного нами социологического исследования показывают, что 85 % граждан и мужчин, отбывающих лишение свободы, в том числе длительные сроки изоляции от общества, указали, что задуматься о совершении преступления в большей степени заставили бы их не максимально возможные, а минимально неизбежные сроки изоляции от общества, а также степень вероятности их назначения судами [6, с. 18].
Еще одним ярким примером законодательной безнаказанности преступников, по нашему мнению, является принцип поглощения более строгого наказания менее строгим (ст. 69, 70 УК РФ). На практике он позволяет преступникам, совершившим тяжкие или особо тяжкие преступления, дополнительно совершить ряд менее тяжких деяний, ибо размер окончательного наказания в таком случае существенно не изменится.
Таким образом, крайняя неадекватность и несправедливость современного уголовного законодательства, позволяющая судам выносить практически ничтожные относительно преступных последствий приговоры, антигуманность УК РФ по отношению к жертвам преступных посягательств, слабая защищенность от преступности и антисоциального образа жизни приводит не только потерпевших, но и иных граждан в состояние отчаяния, аккумулируя у них при этом мысли о внесудебных способах реагирования на причинителей вреда, наиболее популярным из которых выступает самосуд.
Россию от еще большей волны самосудных расправ над преступниками спасает юридическая безграмотность ее граждан, их неосведомленность о всех гуманных по отношению к преступникам положений отечественного уголовного закона.
