Теория государства и права как фундаментальная, базовая юридическая наука занимает достойное место в мировой юриспруденции. При этом подходы российских и зарубежных исследователей к некоторым устоявшимся теоретическим понятиям во многом различны. Представляется весьма перспективным сравнить эти подходы. В рамках настоящей статьи предпримем попытку сравнительно-правового исследования применительно к таким общетеоретическим понятиям, как «пределы правового регулирования» и «конкретизация в праве».
Проблема пределов правового регулирования является в настоящее время одной из самых малоисследованных и дискуссионных в общей теории права. До сих пор не нашло должного развития в современных исследованиях высказанное С. А. Муромцевым еще в конце XIX в. положение о том, что влияние права на общество не безгранично. «Понятно, — писал исследователь, — что действие всех подобных юридических мер далеко не всемогуще: многие случаи все-таки ускользнут от подчинения им. Кроме того остается еще целый ряд злоупотреблений, против которых юридические меры бессильны» [5, с. 80]. Здесь, по сути, речь идет о том, что в современной теории права называется «пределы правового регулирования».
Думается, что и с теоретической, и с практической точки зрения актуальность исследований в этой области сомнений не вызывает. Как точно отметил В. В. Лазарев, «по своему существу проблема пределов сферы правового регулирования не может иметь раз и навсегда найденного решения» [2, с. 39].
Под пределами правового регулирования понимаются обусловленные определенными факторами границы властного государственного вмешательства в общественные отношения при помощи норм права [6, с. 151]. Это один из самых распространенных подходов в российской юридической науке. При этом пределы правового регулирования подразделяются на объективные и субъективные.
Вызывает интерес проблема пределов правового регулирования и у зарубежных правоведов.
Представитель Франкфуртской юридической школы Ю. Хабермас различает материально организованные отношения, существующие независимо от правового регулирования, подчиненные внутреннему механизму «неформального» регулирования, и формально организованные, т. е. впервые возникшие в форме правоотношений, не существующие ранее в качестве отношений внутреннего мира. В процессе юридизации Ю. Хабермас выделяет две формы. Во-первых, «экспансию права», т. е. распространение правового регулирования на новые, прежде неформально регулировавшиеся сферы. И, во-вторых, «денсификацию права», т. е. дробление объекта правового регулирования на несколько новых объектов, в результате чего возникают новые отношения в рамках уже существующей сферы правового регулирования [12, p. 203–220].
Такой подход показывает динамику правового регулирования и подвижность пределов правового регулирования, которые не являются раз и навсегда данными и постоянно установленными. Но и в этом случае акцент делается на пределы нормативного правового регулирования, когда законодатель распространяет воздействие права на новые отношения или дифференцирует отношения, уже урегулированные правом.
Академик В. Пешка (Венгрия) различает общественные отношения, не нуждающиеся в правовом регулировании, и отношения, которые в силу своего положения, значения и роли в обществе требуют правового регулирования [15]. В данном случае внимание обращается на пределы нормативного правового регулирования или, точнее, на его объективные пределы.
Во многом созвучную идею высказывает известный швейцарский ученый, представитель социологической школы права Е. Хубер. В своей работе «Реалии законодательства» он разъясняет, что одни и те же фактические отношения изменяют свой характер в зависимости от того, рассматриваются ли они с позиции регулирования интересов или констатации реалий. Реальные факты, равно как и идея права, определяют ответ на вопрос, как должны быть упорядочены фактические отношения. Наличие определенного содержания отношений, с которым повсюду и во все времена законодатель был и будет вынужден мириться, устанавливает предел возможности законодательной власти [13, s. 36–40]. Из чего следует, что пределы правового регулирования не просто существуют, а их определение объективно необходимо. Кроме того, определенные общественные отношения в силу своей природы не нуждаются в правовом регулировании, и право не должно к этому стремиться.
Несомненный интерес к пониманию пределов правового регулирования представляет подход К. Энгиша. Следует отметить, что К. Энгиш считается одним из крупнейших западногерманских ученых-правоведов. В его монографии «Вопросы теории права» собраны наиболее важные работы последних лет жизни ученого (К. Энгиш умер в 1984 г.). В частности, проблеме пределов правового регулирования посвящена статья «Внеправовая сфера» [11].
К. Энгиш полагал, что право ограничено со всех сторон и во всех измерениях. Так как право учитывает лишь внешне выраженное поведение, то здесь оно ограничено рамками реально возможного и направлено лишь в настоящее и будущее, а не в прошлое. К тому же право, по мнению автора, не действует в экстремальных ситуациях, т. е. человек в таких случаях как бы не считается с правом. Кроме того, пределы права обусловлены стремлением человека к свободе: отдельные сферы человеческого бытия изымаются из области правового регулирования в качестве «свобод». Наконец, существуют просто пробелы в праве [11].
В отличие от других исследователей К. Энгиш прежде всего акцентирует внимание на временных пределах правового регулирования, а затем подходит к более распространенному делению пределов правового регулирования на объективные («реально возможные») и субъективные (зависящие от субъекта). Такой подход представляется наиболее перспективным, так как показывает и динамику пределов правового регулирования, и позволяет выделить их основные виды.
Таким образом, и в российской, и в зарубежной юриспруденции пределы правового регулирования являются предметом для научных исследований, но все они сводятся в основном к изучению пределов нормативного правового регулирования.
Говоря о конкретизации в праве, необходимо начать с взаимосвязи нормативного и индивидуального правового регулирования. В российской юридической литературе эти проблемы наиболее подробно исследованы С. С. Алексеевым. Он отмечает, что одни и те же жизненные проблемы могут в принципе решаться и тем самым целенаправленно упорядочиваться (регулироваться) как в индивидуальном, так и нормативном порядках. Появление нормативного регулирования — это один из наиболее значительных поворотных пунктов в становлении социального регулирования. Но само по себе оно не обеспечивает того, что достигается при индивидуальном, разовом решении жизненных проблем — учета конкретной, индивидуальной ситуации, неповторимых особенностей данного случая. Этим и объясняется потребность дополнить нормативное регулирование индивидуальным. Развитие во взаимодействии нормативного и индивидуального регулирования призвано юридически упорядочить, придать правовой характер индивидуальному регулированию [1, с. 40–51, 128–130]. Обращалось внимание на эту закономерность и в зарубежной юриспруденции.
Так, один из крупнейших немецких теоретиков права Х-М. Павловски в монографии «Учение о методе для юристов. Теория нормы и закона», касаясь необходимости существования позитивного права, указывает, что оно (позитивное право) имеет все-таки слишком зыбкую границу. С одной стороны, право стремится к некоторому абсолютизму, а с другой стороны, имеет безусловную относительность. При этом речь идет не о формальном равенстве, а о реальной сопоставимости систем поведения [14, s. 254–255].
То, что немецкий исследователь называет «сопоставимость систем поведения», в российской юридической науке именуется «учет конкретных особенностей ситуации и индивидуальных особенностей субъекта». Таким образом, Х-М. Павловски в своей работе обозначил один из возможных подходов к проблеме индивидуального правового регулирования.
Американский исследователь С. Койл в статье «Позитивизм, идеализм и верховенство права» пишет о том, что нормы выражают те идеи, которые используются при определении правил поведения, однако не всегда полностью определяют эти идеи. Позитивное право позволяет увеличить точность и ясность идей, но из-за общих формулировок оставляет пределы нормы до некоторой степени неопределенными. Поэтому нормы дополняются иными правовыми стандартами [10, p. 257–288].
Даже учитывая специфику применяемой американским исследователем терминологии, можно сделать вывод, что речь идет о нормативных и дополняющих их индивидуальных регуляторах поведения, которые С. Койл называет «иными правовыми стандартами». При этом очень интересна мысль о том, что подобные дополнения вызваны общими формулировками, которые оставляют пределы нормы до некоторой степени неопределенными. Именно в процессе индивидуального правового регулирования происходит уточнение этих пределов.
Нормативное и индивидуальное правовое регулирование — это два вида и одновременно два уровня правового регулирования. А что позволяет им органично взаимодействовать? Автор настоящей статьи уже высказывал в печати свое мнение по этому вопросу [3]. Здесь же остановимся на наиболее принципиальных моментах.
Переход от нормативного правового регулирования к индивидуальному правовому регулированию происходит в рамках более масштабного процесса, который называется «индивидуализация в праве». В аспекте предпринятого исследования наибольший интерес представляет такая форма индивидуализации, как конкретизация в праве.
В российской юриспруденции проблемы конкретизации в праве давно являются объектом пристального внимания специалистов как в области общей теории права, так и отраслевых юридических наук.
Так, в своем диссертационном исследовании Г. Г. Шмелева приходит к выводу, что конкретизация права представляет собой объективно обусловленную, направленную на повышение точности и определенности правового регулирования, закономерную деятельность государственных и иных уполномоченных органов по переводу абстрактного содержания юридических норм на более конкретный уровень посредством операции ограничения понятий (уменьшения объема понятий на основе расширения их содержания), результаты которой фиксируются в правовых актах [8, c. 124].
Кроме того, важно отметить, что применительно к понятию «конкретизация права» следует поддержать именно такой, формально юридический подход. Данная оговорка вызвана тем, что в юридической литературе встречаются попытки свести суть конкретизации к целесообразности, к достижению целей, стоящих перед государством.
В зарубежной юриспруденции подход к этой проблеме несколько иной. Так, немецкая исследовательница Р. Свенсон в монографии «Конкретизация права» [16] справедливо отмечает, что конкретизация есть объективная и необходимая сторона процесса действия права. По ее мнению, конкретизация означает такой подход к правовой норме, который предполагает принятие решения, обеспечивающего максимальную эффективность права. И с этим положением можно согласиться. Но каким путем достигается такая эффективность?
Р. Свенсон говорит о том, что ступени (фазы) конкретизации — это инструменты государственного управления, и многие проявления конкретизации не могут быть подчинены ни правовым нормам, ни каким-либо индивидуальным правовым актам.
С такой позицией согласиться нельзя. Конкретизация права — это сугубо юридическое понятие. Игнорирование специально юридического инструментария в угоду политической целесообразности представляется недопустимым. Ни при каких обстоятельствах целесообразность не должна преобладать над законностью.
Автор настоящей статьи выделяет четыре вида конкретизации: правотворческая конкретизация, конкретизация в правоотношении, правоприменительная конкретизация и конкретизация в процессе толкования права [4, с. 116–125].
Методологической основой такой классификации явились труды и некоторых зарубежных исследователей. Так, венгерский академик В. Пешка в монографии «Проблемы правоотношений» обосновывает позицию, согласно которой конкретизация и реализация правовой нормы в правоотношении — это не один и тот же процесс. По его мнению, конкретизация и реализация могут иногда совпадать, но чаще всего они отличаются друг от друга. Случается, что происходит только конкретизация нормы в правоотношении без ее реализации, а бывает, что правовая норма реализуется, но не конкретизируется [15].
Точка зрения венгерского ученого небесспорна, но его подход также говорит в пользу того, что выделение такого вида конкретизации, как «конкретизация в правоотношении» имеет основания.
Анализируя конкретизацию в процессе толкования права, автор настоящей статьи исходил из того, что ходе толкования общие и абстрактные нормы поведения переводятся на язык более конкретных высказываний, не вызывающих сомнения об относимости толкуемой нормы именно к данной ситуации, подлежащей юридическому разрешению [7, с. 111].
Более широко на эту проблему позволила взглянуть работа французского исследователя Ж. Шевалье «Юридическая доктрина и юридическая наука», в которой отмечается, что посредством толкования становятся ясными понятия, употребляемые в нормативно-правовых актах, разъясняются не совсем ясные тексты, разрешаются противоречия. Качественное толкование фиксирует содержание нормы [9, p. 103–119].
Данный подход к толкованию права во многом созвучен с подходом, существующим в российской юриспруденции. Вместе с тем, два аспекта в высказывании французского ученого вызывают несомненный интерес.
Во-первых, это постановка вопроса о качественном толковании. Качество толкования — проблема малоизученная, но несомненно актуальная и практически значимая и для интерпретационной деятельности в целом, и для процесса конкретизации в частности.
Во-вторых, это проблема фиксации содержания правовой нормы (именно фиксации, а не просто разъяснения). Идея, высказанная французским ученым, позволяет сделать следующий вывод: результат толкования должен быть надлежащим образом зафиксирован. В противном случае может возникнуть ситуация, при которой безупречный процесс уяснения и разъяснения смысла правовой нормы сводится на нет ненадлежащей фиксацией результата толкования.
В настоящей статье лишь предпринята попытка подобного сравнительного исследования. В целом такой подход представляется интересным и практически значимым.
