Сравнение абсолютных показателей уголовной статистики разных стран в настоящее время связано с определенными проблемами и ограничениями, поскольку в разных правовых системах и юрисдикциях существуют различные определения и разное понимание ряда преступлений (при этом даже за одним и тем же преступлением могут стоять разные измерители). Отсюда и большой разброс, а порой, и несопоставимость показателей зарегистрированной преступности в разных странах.
Другими словами, особенности криминализации ряда правонарушений в разных правовых системах, помимо всего прочего, связаны и с особенностями практики их регистрации в уголовной статистике той или иной страны [5; 7]. Скажем, в России, ФРГ и большинстве стран Восточной Европы в статистику преступности не включают некоторые преступления против собственности, например мелкие кражи[1], а в Японии такие кражи регистрируются, попадают в уголовную статистику и за них предусмотрено специальное наказание «petty fine» (малый штраф).
На уровень регистрации преступлений влияет множество разнообразных факто ров экономического и социально-психологического плана (так, в странах, экономически наиболее благополучных, с более высоким доходом на душу населения уровень зарегистрированной преступности, как правило, значительно выше). Число зарегистрированных преступлений отражает не только специфику криминализации деяний в той или иной стране, но и полноту учета всех событий и активности граждан по сотрудничеству с полицией. Иначе говоря, более высокий уровень зарегистрированной преступности может, скорее, отражать большую степень доверия полиции (и, следовательно, более частое обращение к ней), но не криминальную ситуацию как таковую [15, с. 63; 16, с. 18].
Сами по себе абсолютные показатели зарегистрированной преступности не всегда адекватно отражают криминальную ситуацию в той или иной стране. В ряде стран, как показывают национальные и международные виктимологические исследования, население, как правило, сообщает лишь о наиболее серьезных преступлениях (да и то не обо всех). В США, например, по данным одного из последних виктимологических опросов, в полицию заявили лишь половина потерпевших от насильственных преступлений, а о преступлениях против собственности еще меньше. При этом следует иметь в виду, что в странах, где развит рынок страхования, для получения страхового возмещения ущерба обращение в полицию является обязательным (обязательным является обращение в полицию и для возмещения ущерба из фондов помощи жертвам преступлений). При этом даже самые высокие показатели зарегистрированной преступности в принципе не могут сделать статистическую информацию о криминальной ситуации в стране исчерпывающе полной и точной: статистика ФБР в США учитывает лишь восемь так называемых «индексных» преступлений (одну половину из них составляют наиболее опасные насильственные преступления, другую — преступления против собственности).
Существуют и другие «национальные особенности» регистрационной практики, за которыми встают проблемы полноты и точности уголовной статистики, латентности различных преступлений, их раскрываемости и т. д. Сами по себе высокие или, наоборот, низкие статистические показатели зарегистрированной преступности — при кажущейся банальности этого положения — не могут быть сколь либо надежными индикаторами для оценки эффективности работы полиции и системы уголовной юстиции в целом.
Динамика преступности на протяжении последних десятилетий в значительной мере отличается определенной стабильностью ее абсолютных показателей, кроме России и США (табл. 1).
В рамках представленной тенденции в разных странах в разные периоды уголовная статистика фиксирует определенные отклонения от основного тренда, которые связаны с особенностями развития социальных, экономических, политических и других процессов. В ФРГ, например, начавшийся в 1991–1992 гг. рост преступности был связан, прежде всего, с болезненными процессами объединения и интеграции Восточных земель (бывшей ГДР), различным общим уровнем экономического и демократического развития Западных и Восточных земель, высоким уровнем расслоения населения, ростом безработицы и другими негативными процессами. Спустя определенное время показатели преступности в стране стабилизировались и остаются таковыми до самого последнего времени. Еще более стабильными были и остаются абсолютные и относительные показатели преступности во Франции, где их некоторое снижение наметилось лишь в 2007 г. В Великобритании рост абсолютных показателей преступности стартовал в 1992–1993 гг.; спустя 3–4 года наметился определенный спад, но с 1998 г. вновь наблюдалось увеличение показателей, которые вплоть до 2007 г. оставались на том же уровне. Однако фактический рост преступности в этой стране наиболее заметен при анализе относительных показателей, которые с начала 1980-х гг. за 10 лет возросли почти в 2 раза. В Японии наиболее ощутимый прирост абсолютных показателей зарегистрированной преступности также начался с 1991–1992 гг.; с 1999 г. произошел новый всплеск преступности и лишь с 2003 г. наметился их определенный спад.
Всплески преступности являются синхронными и точными повторениями крутых поворотов на социально-экономическом пути развития японского общества [12; 23]. Последний такой всплеск связан не только с количественными изменениями, но и с нарастающими неблагоприятными изменениями преступности качественного плана: изменения в характере и структуре преступности (резкое увеличение насильственных преступлений, а также преступность несовершеннолетних), росте масштабов и сферы распространенности организованной преступности [4, с. 102–104].
В отличие от перечисленных стран, особая ситуация, связанная с заметным и последовательным снижением показателей преступности со второй половины 1990-х гг., сложилась в США [5; 13]. Она объясняется целым рядом факторов: заметный экономический подъем на основе комплекса мер, предпринятых пришедшей к власти администрацией Б. Клинтона; последовательное решение ряда социальных проблем; существенное реформирование всей правоохранительной системы на основе кардинальных мер, предусмотренных законом 1994 г. об усилении борьбы с насильственной преступностью[2]. Данным законом резко ужесточалось федеральное законодательство (а затем и законы штатов) и карательная политика, принципиально менялась система профилактики преступлений, численность полиции увеличивалась на 100 тыс. сотрудников, резко сокращалась практика досрочного освобождения осужденных, выделялись значительные ассигнования на строительство новых тюрем и ресоциализацию освобожденных из мест лишения свободы. Общая стоимость этих мер превысила 30 млрд дол., но их реализация дала весьма ощутимые результаты, причем не только на ближайшие годы, но и более отдаленную перспективу.
Особо следует сказать о том, что в США в последние 15 лет реализуется курс на резкое ужесточение карательной практики. Это и широкое действие принципа «нулевой толерантности», и значительное сокращение практики досрочного и условно-досрочного освобождения от наказания (отказ от системы «вращающихся дверей»), и применение (особенно в Калифорнии и южных штатах) так называемого «Закона о трех ударах», по которому ранее дважды осужденные к лишению свободы за любое новое преступление приговариваются к пожизненному заключению и т. д. Отмеченная тенденция последовательного снижения, а затем и стабилизации преступности (с 1999 г.) получила свое продолжение в США вплоть до 2012 г., несмотря на охвативший страну экономический и финансовый кризис.
При всей значимости приведенных данных, следует, во-первых, иметь в виду, что статистическая информация о преступности не может быть исчерпывающе полной и точной. Во-вторых, официальная преступность, как известно, в значительной степени не совпадает с реальной преступностью — между ними находится весьма значительный слой скрытой и скрываемой латентной преступности, с трудом поддающейся точному определению, поскольку на ее масштабы влияет целый ряд факторов: уровень развития общества и правопорядка; особенности социального и криминологического «портрета» страны, а также уголовной политики и т. д. Это означает, что оценка статистики преступности без учета масштабов латентности ведет к существенному искажению реальной ситуации, чреватому ошибками в выборе стратегии и тактике борьбы с криминалом.
В большинстве западноевропейских стран латентность значительно ниже, чем в России. В Великобритании сравнение итогов виктимологического опроса населения в 2008 г. с полицейской статистикой показало, что официальные данные регистрации насильственных преступлений оказались даже выше, чем по итогам опроса населения; по другим видам преступлений они практически совпадают, следовательно, о значительной латентности преступности говорить не приходится [21]. В Японии наличие некоторой латентности, несомненно, имеет место, но она обусловлена не намеренным искажением информации, а собственно латентной (не ставшей известной полиции) преступностью, т. е. «естественной» латентностью. Более того, в середине 2000-х гг. японская пресса сообщала о скандальных фактах в ряде префектур страны, где в полицейской статистике завышались (!) данные о зарегистрированных преступлениях (с целью увеличения штатов, повышения зарплаты, оснащения техникой, транспортом и т. п.). Особенностью Японии является то, что потерпевшие не обращаются в полицию не потому, что ей не доверяют, а в основном из-за незначительности ущерба или неудобств процедурного характера. В США с 1973 г. ежегодно проводится виктимологическое интервьюирование населения[3] для определения реального уровня преступности. Так, национальный опрос в 2009 г. показал, что о насильственных преступлениях в полицию заявили лишь 49 % потерпевших и 40 % о преступлениях против собственности. Согласно статистике ФБР, в том же году зарегистрировали 10,663 млн преступлений, в том числе 1,326 млн насильственных преступлений и 9,337 млн преступлений против собственности. Определив коэффициенты латентности для насильственных преступлений (2,0) и преступлений против собственности (2,5), не трудно подсчитать, что реальная преступность (22 млн преступлений) превышает зарегистрированную в 2,2 раза.
Следует иметь в виду, что точность и практическая ценность определения уровня латентности насильственных и корыстных преступлений на основе итогов виктимологических опросов населения, конечно же, весьма относительны уже в силу субъективного характера информации (к тому же, такие опросы охватывают лишь один, пусть и значительный пласт потерпевших — физических лиц, тогда как преступность и ее последствия наносят ущерб и нарушают интересы более широкого круга объектов — государства, общества, юридических лиц и т. д.). Это вовсе не значит, что полученные результаты не следует принимать в расчет: их значимость состоит в том, что они являются одним из важных шагов на пути решения проблемы и во многом приближают наши представления о реальных масштабах преступности. Однако подлинные показатели латентности и, следовательно, реальные масштабы преступности, выявленные на основе объективных методик, в свою очередь, будут значительно отличаться от результатов расчета латентности на основе итогов виктимологических опросов (причем вовсе не очевидно в какую сторону). Поэтому совершенствование методики расчета латентности и определения реальной преступности остается одним из наиболее актуальных и перспективных направлений научных исследований.
Для России характерной является куда более высокая латентность преступности (особенно укрываемой преступности — «искусственной» латентности). Прежде всего бросается в глаза, что абсолютные показатели зарегистрированной преступности в России на протяжении многих лет не на много отличаются от показателей Японии, где преступность по сравнению со всеми другими странами всегда была наименьшей; но, главное, они ниже, чем во Франции, и в два раза ниже, чем в ФРГ и Англии, хотя численность населения в России, как известно, в два раза выше, чем в каждой из этих стран. Уже один этот статистический факт сам по себе достаточен для критического отношения к объективности такой криминологической картины. Не секрет, что принятая в России оценка эффективности органов внутренних дел по количеству зарегистрированных преступлений и раскрываемости преступлений приводила к тому, что в деятельности этих органов использовалась любая возможность избежать регистрации заявлений о преступлениях и возбуждения уголовных дел (чем меньше в производстве уголовных дел, тем боль ше возможностей для повышения раскрываемости). Новации в УПК РФ 2001 г. Еще больше усложнили жизнь практических работников розыска и следствия, стимулируя укрывательство преступлений от учета. На словах такая практика осуждалась, а на деле десятилетиями сохранялась в силу привычных стереотипов психологии сотрудников этих органов, а главное, потому, что на самом деле статистика преступности в стране «насквозь пронизана политическими интересами, больше любого иного источника информации формирует имидж власти» [1, с. 129–130]. Заведомые искажения регистрации особенно заметны при анализе коэффициентов преступности в различные годы. Таким, например, явился феномен 2001–2004 гг., когда резкое снижение относительных показателей на самом деле означало не смену тенденций и не снижение реального уровня преступности, тем более что криминогенный потенциал не изменился и масштаб его воплощения в преступное поведение вовсе не уменьшился. Источником искажений статистической информации объективно является противоречие между необходимостью правдиво отображать реальное состояние преступности и одновременно повышать уровень ее раскрываемости. В действительности долговременная тенденция преступности в России неуклонно и ускоренно ухудшалась, а положение дел и официальная информация о нем, как отмечали М. М. Бабаев и М. С. Крутер, «по укоренившейся российской привычке разошлись в разные стороны» [1].
По официальной регистрации в 2001–2006 гг. в среднем зафиксировано около 3 млн преступлений, текущая латентность по разным методикам расчетов составляла в России около 22 млн преступлений [8, с. 179; 10, с. 7].
Стабильные и наиболее высокие показатели общей раскрываемости преступлений наблюдаются в ФРГ, которые в два раза выше, чем в Великобритании; в 1,7 раза выше, чем в Японии[4]; в 1,5 раза выше, чем во Франции и в 2,5 раза выше, чем в США (табл. 2).
Если не учитывать отмеченную крайне высокую латентность преступности, можно было бы порадоваться тому, что раскрываемости преступлений в России не уступает показателям безусловно лидирующей Германии. Увы, это еще одна «обманка». Заметной является наметившаяся с 2003 г. общая тенденция (кроме Великобритании и США) к росту раскрываемости преступлений. Причем, как показал анализ, эта тенденция характерна не только для общей раскрываемости, но и для раскрываемости отдельных видов преступлений. Так, раскрываемость убийств с 2000 по 2009 гг. выросла во Франции с 81,4 до 87,5 %; ФРГ — с 94,5 до 97,0 %; в Японии — с 94,3 до 98,2 % (табл. 3).
Наблюдаемая в Японии, Франции, ФРГ, Англии, США и России тенденция, очевидно, связана с более широким использованием технических средств и внедрением новейших технологий, влияющих на эффективность расследования преступлений. Прежде всего, отметим, что в уголовной статистике перечисленных стран кроме США убийства учитываются вместе с покушениями; в национальной статистике покушения выделены только в Великобритании, где их удельный вес в общем числе убийств в разные годы колеблется от 42 до 49 %. В США покушения на убийство в статистике не указываются, при этом, в отличие от России, учитываются не факты (эпизоды), а именно число убитых лиц. В России особая позиция — убийство двух или более лиц (п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ) считается как одно преступление; поэтому убийства ряда лиц, совершенные маньяками, серийными убийцами или многочисленными преступными группировками, в статистике регистрируются как одно убийство. Кроме того, следует иметь в виду, что в большинстве стран в статистику убийств входят все случаи криминального насилия, повлекшего смерть, а в России случаи причинения тяжкого вреда здоровью, повлекшие смерть, в статистику убийств не входят. Все это заставляет вносить в оценку приведенных показателей необходимые коррективы.
История криминологии и многочисленные исследования в разных странах убедительно свидетельствуют о том, что в любой стране, если нет крупных социальных потрясений (войн, революций и т. п.), число убийств так или иначе продолжительные годы остается стабильным. Графически динамику убийств в этом случае могла бы отражать практически прямая горизонталь. Действительно, показатели убийств в течение довольно продолжительного периода (кроме России и США) остаются в целом достаточно стабильными (см. табл. 3), хотя в рамках этой общей тенденции имеют место спады или некоторый прирост числа убийств. В США благоприятная динамика убийств стала складываться с конца 90-х гг. XX в. [3]. Тем не менее, поскольку общепревентивный эффект угрозы сурового наказания со временем так или иначе снижается, в 2002–2008 гг. отмечается заметный прирост числа убийств и лишь в 2009–2012 гг. их число постепенно снижается. При этом заметно уменьшается коэффициент убийств, хотя к концу 2010 г. численность населения в США значительно возросла (прирост связан с легализацией большого числа незаконных мигрантов из Мексики, Кубы и других стран). Определенный прирост числа убийств в разные годы зафиксирован в Великобритании (1998–2004) и ФРГ (1992–1997), где затем шло их постепенное снижение; такая же картина в эти годы складывалась во Франции и Японии, где после всплеска убийств в 1998–2005 гг. началось их медленное, но не последовательное снижение. Ни одна страна не знала статистических чудес, которые происходили с середины 2000-х гг. с показателями убийств в России, хотя объективной основы для возникновения новой тенденции в их динамике, разумеется, не было: в 2007 г. по сравнению с 2001–2005 гг. число убийств сократилось в 1,5 раза; 2009 г. — в 2 раза; затем это сверхъестественное снижение продолжилось (соответственно, раскрываемость с 2002 по 2009 гг. выросла с 76,5 до 87,7 %). До последнего времени существовала весьма высокая степень научного консенсуса относительно того, что убийство является преступлением с наименьшей латентностью. Между тем еще в 90-х гг. XX в. Криминологи отмечали, что количество незарегистрированных убийств в стране в два раза превышает число зарегистрированных, и прогнозировали, что в условиях, когда тенденция к росту преступности превратилась в России в устойчивую закономерность, снижение числа убийств невозможно в принципе, и логично ожидать не «свертывания», а, наоборот, роста криминального насилия [9, с. 135; 11, с. 136].
Средства манипуляции с показателями убийств в России уже много раз описаны в современной криминологической литературе и нет смысла останавливаться на этом подробно (без вести пропавшие, неопознанные трупы и т. п.). Несомненно, что столь благополучная статистическая картина отражает не реальную динамику убийств, а практику их регистрации и, как следствие, их высокую латентность. Отметим лишь, что с учетом рассчитанного коэффициента латентности убийств (2,3 по данным 2009 г.) их реальное число с 2002 по 2009 г. на самом деле сократилось не в 2 раза, а всего лишь с 40 до 39 тыс. При этом кардинально изменилось соотношение зарегистрированных и латентных убийств, где латентные убийства обогнали число зарегистрированных. В итоге, если отбросить манипуляции со статистикой, реальное число убийств в России к 2010 г. по расчетам фонда «Индем» составляет 39 тыс., а по сведениям В. С. Овчинского — около 47 тыс. [14]. Это означает, что абсолютное число убийств в России в 2,5, а уровень почти в 3 раза выше, чем в США и в 12 раз выше, чем средний уровень убийств в Европе [2, с. 45–47; 14, с. 157; 18, с. 121]. Сравнение динамики убийств и их раскрываемости приводит, помимо прочего, к парадоксальному, на первый взгляд, выводу о том, что в отличие от общей раскрываемости и раскрываемости других преступлений, раскрываемость убийств напрямую не зависит от роста или снижения числа зарегистрированных убийств. Влияние скорее всего оказывают следующие факторы: уровень организации расследования и квалификация следователей; техническое оснащение; использование новых технологий; ситуативные факторы, связанные с явкой с повинной, раскрытием убийств по «горячим следам» и т. п.
Кражи, как известно, относятся к тому классу преступлений, которые, во-первых, всегда и везде отличались высокой латентностью, во-вторых, дают возможность сравнительного анализа положения дел в странах с разными правовыми системами.
Динамика раскрываемости краж свидетельствует, что при общей тенденции к росту раскрываемости преступлений наиболее высокими и стабильными показателями отличаются ФРГ и Япония, где раскрываемость краж в 2,5 раза выше, чем во Франции, и в 1,6 раза выше, чем в Великобритании и США. При этом бросается в глаза наименьшая распространенность краж в Японии, где их общее число в 2 раза меньше, чем в ФРГ и Великобритании, 7 раз ниже, чем в США, а уровень краж (в расчете на 100 тыс. населения) в 2 раза ниже, чем во Франции, в 3 раза ниже, чем в ФРГ и США, в 4 раза ниже, чем в Великобритании (табл. 4).
На фоне приведенных данных поразительными выглядят «рекордные» показатели российской статистики краж. Оказывается, число краж в России, если верить официальным данным, меньше, чем даже в Японии, где самые низкие показатели; в 1,7 раза меньше, чем во Франции, в 2,2 раза ниже, чем в Великобритании, почти в 4 раза меньше, чем в ФРГ и почти в 10 раз меньше, чем в США. Соответственно, уровень краж в России ниже, чем в Японии; в 3 раза ниже, чем во Франции; в 3,5 раза ниже, чем в США; в 4 раза ниже, чем в ФРГ; в 4,5 раза ниже, чем в Великобритании. Чем не рекорды?
Показатели виктимологических опросов во многом помогают выявить реальную картину распространенности этих преступлений. В США, например, в 2009 г. уровень краж, по данным статистики ФБР, составлял 2,056 тыс. (на 100 тыс. населения). Между тем, по данным National Crime Victimization Survey, о кражах в полицию сообщили лишь 30,4 % потерпевших; это означает, что коэффициент латентности для краж составляет 3,3. В том же году в России уровень краж (833) зафиксирован в 2,5 раза меньше, чем в США. Однако виктимологические опросы населения показали, что о совершенных кражах не заявили 90 % респондентов, следовательно, регистрировалась лишь каждая десятая кража (индекс латентности 10,1). Другими словами, официальная статистика в России десятикратно занижает реальное число краж [2, с. 45; 18, с. 235]. Как показывают расчеты с учетом коэффициента латентности, проведенные фондом «Индем», реальный уровень краж в США в расчете на 100 тыс. населения в том же году составил 6 784,8 (2 056 х 3,3), а в России — 8 413,3 (833 х 10,1). По данным официальной статистики, в 2011 г. в США зафиксировано 6 160 млн краж, а в России — 1038 млн (на самом деле в России совершено не 1 млн, а около 11 млн краж).
Столь значительное расхождение между мифологической статистикой краж в России и реальной картиной происходящего давно не удивляет исследователей: «В силу ряда свойств, имманентных кражам, как специфическому виду посягательств на имущество, сведения о них — один из самых удобных объектов “регулирования”. И эти свойства широко и активно используются правоохранительными органами. Поскольку такой факт общеизвестен и, как аксиома, уже не требует доказательств, можно сказать просто: официальная статистика краж есть, по сути, зеркальное отражение волюнтаристских флуктуаций уголовной политики и регистрационной практики, ответственность за которую несут правоохранительные органы» [1, с. 128]; «Из всех преступлений именно кражи как наиболее распространенные явились полем статистических маневров за более или менее “удовлетворяющие” показатели» [8, с. 184].
Поэтому вовсе не удивительно, что на фоне такой практики раскрываемость краж в России (по официальным данным) оказалась самой высокой среди всех указанных стран: в 1,5 раза выше, чем в ФРГ и Японии; в 2 раза выше, чем в США и Великобритании; в 3 раза выше, чем во Франции. Очевидно, что принятая в России оценка эффективности деятельности полиции по раскрываемости преступлений, соотносимая лишь с данными о зарегистрированной преступности, будет соответствовать удобной фикции, но никак не будет отражать реальное положение вещей.
В заключение приведем данные исследования аналитиков влиятельного журнала «Foreign Policy» и Американского фонда мира. Рассчитанный ими рейтинг по 179 странам отражает способность ключевых государственных институтов сравниваемых стран контролировать экономическую и политическую ситуацию. При этом одним из 12 индикаторов является уровень криминализации общества (распространенность коррупции, недоверие государственным органам и рост числа преступных организаций). По сумме всех 12 показателей в 2009 г. наблюдалось такое распределение мест по убывающей 10-балльной шкале:
– США — 154-е место (3,0 б.);
– ФРГ — 158-е место (2,3 б.);
– Япония — 161-е место (2,0 б.);
– Франция — 162-е место (1,8 б.);
– Великобритания — 163-е место (1,8 б.);
– Россия — 52-е место (8,0 б.) [17].
В последующие годы данные расчеты остались практически без изменений.
