В современной юридической науке отсутствует общепринятое представление о применимости термина «правовой статус» в отношении объектов права. В целом ряде трудов теоретико-методологического уровня, некоторые из которых рассматриваются автором ниже, отрицается возможность использования категории правового статуса применительно к объектам права. Сторонники таких взглядов позиционируют единую категорию «правового статуса субъекта права», в которой «субъект права» становится несвободным компонентом, поскольку никакого другого правового статуса, кроме статуса субъекта, не допускается.
Тем не менее в отраслевой юридической литературе последних лет термин «правовой статус» используется также применительно к различным объектам права, что будет показано далее. Категорию правового статуса объекта права такие авторы не рассматривают, используя категорию правового статуса к отдельным видам объектов права сугубо в прикладном ключе. В эту «прикладную» терминологию юристы-отраслевики вкладывают определенный смысл, который усматривается из контекста их трудов.
Противоречие между теоретико-методологическим отрицанием самой возможности правового статуса у объекта права, с одной стороны, и наблюдаемой в отраслевых юридических науках тенденцией оперировать категорией правового статуса в отношении различных групп объектов права, с другой стороны, составляет научную проблему. Настоящая статья имеет целью аргументировать теоретическую состоятельность категории правового статуса объекта права. Автор полагает, что такой термин позволяет описывать и объяснять значимые аспекты изучаемых юридической наукой предметов, явлений и процессов, а также интегрировать юриспруденцию с другими областями научного знания.
В фундаментальной юридической теории закрепились два направления мысли относительно правового статуса объектов права, причем практически во всех случаях в орбиту обсуждения вводятся две юридические категории: «правовой статус» и «правовой режим». В этом ключе далее и будет рассматриваться проблема признания правового статуса за объектом права.
Первая научная позиция сводится к разделению категорий правового статуса и правового режима, как характеризующих разнопорядковые явления. В этом смысле «правовой статус» характеризует субъекта права, а «правовой режим» – объект права [32, с. 53]. Разумеющимся следствием этого взгляда является идея о построении правового регулирования по двум моделям: конструирование правового статуса – это подход к правовому регулированию с точки зрения субъекта права (статутный подход), а конструирование правового режима объекта – это подход к определению содержания правового регулирования с точки зрения объекта права (режимный подход) [5, с. 411].
Несомненным преимуществом такого подхода становится определенность в терминологии. Однако с усложнением юридического анализа предметов, явлений и процессов эта же определенность приводит к выводу о технико-юридическом, а не содержательном характере различия «статуса» субъекта и «режима» объекта. В техническом юридическом языке статутный и режимный подходы к конструированию правового регулирования напоминают активный (действительный) и пассивный (страдательный) залоги в номинативном естественном языке. С этой точки зрения, одну и ту же юридическую модель поведения можно описать двумя разными способами: статутным (типа: «субъект вправе или обязан так-то воздействовать на объект») или режимным (типа: «объект может или должен подвергаться такому-то воздействию субъекта»). В обоих случаях описывается одно и то же правовое содержание.
Этот эффект уже давно наводил исследователей на мысль о том, что правовой режим объекта права по сути идентичен правовому статусу субъекта права, наделенного правами или обязанностями в отношении этого объекта [28, с. 127]. Но в такой парадигме строгое отграничение правового статуса от объекта права представляется искусственным. Оно не решает значимых теоретических и практических задач. Можно было бы ограничиться каким-то одним общим юридическим термином, значение которого становилось бы очевидным при его применении либо к субъекту права, либо к объекту права.
Важность устранения подобных искусственных конструкций и отыскания общих оснований для различных правовых явлений и процессов становится все более очевидной на заре Четвертой промышленной революции. Грани предметов, явлений и процессов, ранее вполне определенных, начинают стираться, размываться или пересматриваться при их цифровой трансформации. Например, вопрос о «правовом статусе» и «правовом режиме» агента искусственного интеллекта или квазисубъектов права вряд ли вообще может продуктивно обсуждаться в подобной парадигме жесткого различения статутного и режимного подходов.
Вторая научная позиция опирается на присвоение правового статуса исключительно субъекту права, а правового режима – субъекту, объекту или деятельности [42, с. 119–120]. В таком подходе речь ведется о менее сложной модели правового регулирования тогда, когда устанавливается правовой статус субъекта права (его правосубъектность, права, обязанности, ответственность и прочие элементы статуса), и о более сложной модели регулирования тогда, когда регуляция сочетает в некоторых условиях для достижения некоторой цели некие правовые средства применительно к некоему носителю режима (субъекту права, объекту права, деятельности и т. д.).
В такой парадигме при очевидных различиях статутного и режимного регулирования и при несомненном успехе в применении режимного регулирования к ситуациям, характеризующимся комплексностью, недостаточной определенностью и слабой структурированностью, можно заметить одну немаловажную странность. Право, которое всегда стремится к определенности, при режимном моделировании регулирования объединяет в одной категории («носитель режима») совершенно разнородные явления. Довольно необычно, когда в модели правового регулирования можно поставить на одно и то же место и субъекта права, и объект права, и территорию, и вид деятельности, и процесс, и общественный институт. При этом в общей теории права не удается найти никакой юридической категории, которая, с одной стороны, объединяла бы все вышеуказанные носители режима общими признаками и, с другой стороны, отграничивала бы эти версии носителя режима по конституирующим признакам от всех прочих предметов, явлений и процессов, которые носителями режима быть не могут.
Даже само название «носитель режима» было не привнесено в теорию правовых режимов извне (из других разделов общей теории права, например), а введено внутри самой же теории правовых режимов. Конечно, развитие науки допускает формулирование новых терминов, однако в теории правовых режимов категория носителя режима так и не получила удовлетворительного объяснения или четкой дефиниции, что, безусловно, является серьезным теоретико-методологическим недостатком всей теории правовых режимов. Типичный пример определения этого понятия – описательный или перечислительный. Например: «В качестве носителя режима выступают определенные территории (режим закрытого административно-территориального образования, режим исключительной экономической зоны), правовые образования и институты (режим законодательства, режим отрасли), организации (режим атомной электростанции, военного объекта, исправительно-трудового учреждения), социальные и природно-техногенные процессы (режимы труда и отдыха, чрезвычайной ситуации), предметы материального мира (режимы имущества, природных ресурсов, документов), административная деятельность (режим секретности, таможенные режимы). При этом возможность быть носителем того или иного режима подлежит объективному выявлению, поскольку он призван способствовать раскрытию социального предназначения объекта» [37, с. 122].
Способ «объективного выявления» носителя режима всегда остается за рамками теоретического обсуждения вопроса. В качестве «подсказок» относительно того, что может и что не может быть носителем режима, выступают две идеи: 1) режимное правовое регулирование осуществляется «в интересах» носителя режима; 2) у носителя режима имеются «устойчивые взаимосвязи с иными социальными объектами» [37, с. 121]. Но этого недостаточно.
Во-первых, такие «подсказки» непригодны для теоретического обобщения категории «носителя режима» и определения хотя бы общих границ круга предметов, явлений и процессов, которые в принципе могут быть «носителями режима», поскольку «подсказки» изначально ориентируют исследователя и читателя на конкретные случаи.
Во-вторых, регулирование «в интересах» носителя режима имеет смысл только тогда, когда носителем режима выступает субъект права. Когда носителем режима являются объект права, деятельность, процесс, общественный институт или что-то иное, социально-правовой смысл категории интереса становится нерелевантным ситуации. Конечно, его можно иначе интерпретировать и делать оговорки, что в подобных случаях речь ведется о ценности (объекта права, деятельности, процесса, общественного института), но ведь ценность имеет только субъективный смысл, она производна от субъекта. К тому же, тогда неясно, почему носителем режима выступают не сами заинтересованные субъекты, в интересах которых поддерживаются структура и функциональность носителя режима, а связанные с таким интересом предметы, явления или процессы (объект права, деятельность, процесс, общественный институт и т. д.).
В-третьих, «устойчивая связь» носителя режима с «иными социальными объектами» не выявляется никакой методологией. Часто режимное правовое регулирование таково, что нет даже эвристик, чтобы выявить верный носитель режима, и при незначительных изменениях в регулировании носитель режима может быть по-иному идентифицирован: скажем, по российскому законодательству режимы военного и чрезвычайного положения определены, скорее, как территориальные, но по содержанию тяготеют к институциональным.
Для построения правового регулирования имеют смысл не «социальные объекты», а надстроечные явления, представляющие собой проекцию (и не всегда вполне адекватную!) социальной реальности в юридическую плоскость. Если бы носитель режима был центральным звеном, которое «устойчивыми взаимосвязями» соединено с другими элементами правового режима (режимными правовыми средствами, правилами, статусами, гарантиями и т. д.), это было бы методологически важно. Но, к сожалению, это не так. Причина неудачи представляется очевидной: у субъекта права, у объекта права, у деятельности, у процесса, у общественного института – ввиду того, что они слишком разнородны в сравнении друг с другом и чрезвычайно разнообразны сами по себе, – слишком различные по природе и характеру связи с целями, условиями и средствами режимного регулирования.
Сложность категории «носитель режима» такова, что в результате анализа правового режима не только бывает затруднительно однозначно идентифицировать и обосновать носитель конкретного режима, но и зачастую это не так уж и важно. Действительно, не все ли равно, считаем мы режим чрезвычайной ситуации объектным, территориальным, функциональным или институциональным, то есть признаем ли мы носителем режима определенного субъекта, или некоторый объект, или какую-то территорию, или конкретную деятельность, или же некий общественный институт? Что изменится от перемены взгляда на конкретный носитель режима, если «сердцем» режима считаются режимные правила, то есть нормы права, которые устанавливают поведение субъектов права? Не случайно, учитывая важность этих режимных правил, многие авторы, не отрицая важности прочих элементов правового режима, характеризуют режим в своей основе как систему правовых норм [9; 14].
Для цели настоящей статьи значимо то, что правовые режимы, несмотря на все сложности их научного осмысления, имеют черты, далеко выходящие за рамки правового статуса. Они охватывают довольно широкий круг правовых средств и характеризуются определенной пространственно-временной привязкой, субъект-объектной конкретностью, набором условий и гарантий регулирования, ориентацией на достижение различных правовых целей, разным уровнем ограничительности («жесткости»), разной степенью самостоятельности и активности субъектов права [8; 30]. Отсюда возникает вопрос: почему в отношении субъектов права могут устанавливаться правовой статус и правовой режим, а в отношении объекта права – только правовой режим?
Правовой статус охватывает правосубъектность и приобретенные благодаря деятельности субъектов или в силу закона права, обязанности, ответственность и гарантии. По сути, правовой статус – это признаваемые государством способность и модальность (возможность или необходимость) к деятельности или ее претерпеванию. В основе правового статуса находится реальное положение человека в общественной жизни [10, с. 21]. Правовой статус – это проекция фактического положения дел в правовую плоскость, формализованное надстроечное явление над базисными отношениями. В правовом пространстве деятельность субъекта представлена только в том виде, какой признается государством. В этом смысле правовой статус субъекта права, как и любая проекция, не полностью адекватен действительному положению вещей, он только очерчивает границы поведения через пригодные для этого правовые средства (права, обязанности, законные интересы и т. п.) [29, с. 13].
Но то же самое можно утверждать и в отношении объекта права. Он существует в социальной реальности, но в праве представлен только в определенных отношениях – с некоторой степенью адекватности. Например, в России земля не выступает объектом права, а земельный участок – выступает; государственные награды СССР не признаются объектом купли-продажи, хотя такая социальная практика (уголовно наказуемая!) встречается.
Расхождение между фактическим положением дел и тем состоянием субъекта и объекта, которое признается конкретным правопорядком, породило следующую мысль: смысл категории объектов права заключается в установлении для них определенного правового режима, то есть возможности или невозможности совершения с ними определенных действий, влекущих известный юридический результат. Правовой режим определяет поведение участников правоотношений, касающееся соответствующих материальных и нематериальных благ, и в силу этого объектом прав можно было бы признать правовой режим разнообразных благ, а не сами эти блага [15, с. 294–295; 7, с. 252–271].
При всей оригинальности такого взгляда, редуцировать объект права до объектного правового режима значило бы утратить саму правовую категорию объекта права. Но, с другой стороны, в этой идее важно то, что объектный правовой режим определяет поведение субъектов права в отношении этого объекта, но никак не характеризует объект права сам по себе. Правовой режим раскрывает, в каких условиях и по каким правилам развивается и функционирует носитель режима (субъект или объект права, деятельность, процесс, общественный институт и т. д.), но не определяет юридический взгляд на сам по себе носитель режима.
Юридическое представление о способности субъекта права (актора общественной деятельности) к деятельности и ее модальности раскрываются в категории правового статуса, включающей правосубъектность, права, обязанности, ответственность и гарантии. Объект права – такая же часть объективной реальности, как и субъект права, а потому имеются все основания использовать в отношении объекта права ту же правовую категорию и рассматривать правовой статус объекта права. Этот статус проецирует фактические (социальные) свойства объекта в правовую сферу. В правовом статусе объекта права государство признает у данного объекта определенные характеристики (свойства, признаки и т. п.), которые в силу такого признания приобретают правовое значение и вводятся в правовое пространство. Объект естественной, социальной или технической природы существует в праве только в том правовом статусе, который закрепило для него государство.
В указанном смысле категория правового статуса объекта права широко употребляется в научной литературе:
в отношении имущества – как его признаки [22];
в отношении объектов интеллектуальной собственности – как их признаки и черты [20; 39];
в отношении документов – как их признаки и свойства [35];
в отношении информации – как ее категории и признаки [6; 23; 24; 44];
в отношении доказательств – как их свойства [1].
Помимо выявления различных признаков, свойств, черт и категорий, присущих объектам права, юридическая наука выработала для них специфические юридические категории, которые отражают концептуальный взгляд государства на принципиальную способность соответствующих предметов, явлений и процессов подпадать в сферу правового регулирования. Такие характеристики объектов права аналогичны правосубъектности, правоспособности, дееспособности, деликтоспособности и кратоспособности субъектов права, то есть признанным в праве способностям выступать в роли деятелей (субъектов правоотношений) в определенной сфере правового регулирования.
Признаваемыми государством способностями быть объектами права выступают, например:
оборотоспособность – для вещей [27], ценных бумаг и имущественных прав [13], требований [31], обязательств [11], результатов интеллектуальной деятельности [38], исключительных прав [34], интеллектуальных прав [3], интеллектуальной собственности [18], цифровых прав [2], объектов гражданских прав [41], биоматериалов [16], генов [25], информации [21], систем искусственного интеллекта [40];
охраноспособность – для произведений [36], объектов авторского права [43], патентного права [4], смежных прав [26], интеллектуальной собственности [19];
патентоспособность – для изобретения и полезной модели [17], а также промышленного образца [33].
Развитие в юридической науке категории правового статуса объекта права имеет научно-практическое значение для выявления фактической (естественной, социальной, технической) основы правового регулирования общественных отношений, которые складываются по поводу таких объектов. Так же, как способность человека, организации или публично-правового образования к определенной деятельности имеет долгосрочную тенденцию формализовываться в праве максимально адекватно реальной жизни, так и способность предметов, явлений и процессов подвергаться правовому воздействию должна быть адекватна их реальному бытию. В этом ключе вполне справедливым видится тезис, согласно которому оборотоспособность характеризует сам объект права как предмет (явление) реальной действительности и показывает его естественное свойство быть или не быть предметом оборота [12, с. 118].
Правовой статус субъектов и объектов права имеет своей основой социальную реальность. Этим он принципиально отличается от правового режима, ядро которого составляют установленные государством режимные правила, ориентированные на достижение тех целей режима, которые определены государством. Внешний характер режимных целей и правил по отношению к носителю режима имеет своим следствием принципиальную возможность устанавливать в отношении одного и того же носителя режима разные правовые режимы, а также вводить аналогичные режимы для разных носителей режима.
В такой ситуации для режимных правил требуется основание, и в этом качестве способен выступать правовой статус субъектов и объектов права, основанный на общественных реалиях. Этот правовой статус должен быть пригоден (валиден) для избранного правового режима. Например, оперативно-розыскная информация в силу своего правового статуса (уровня достоверности) не может быть положена в основу многих юридически значимых решений, она валидна только для достижения ограниченных правовых целей. По этой причине для такой информации установлен специфический объектный правовой режим. В частности, полученные в результате проведения оперативно-розыскных мероприятий материалы в отношении лиц, виновность которых в совершении преступления не доказана в установленном законом порядке, хранятся один год, а затем уничтожаются, если служебные интересы или правосудие не требуют иного. Подобные режимные правила, нетипичные для одних категорий информации (например, для информации о недвижимости), могут быть подходящими для других категорий (например, для разведочной информации).
Правовой статус объекта опирается на те фактические признаки, свойства, черты и прочие качественные и количественные показатели предмета, явления или процесса объективной действительности, которые поддаются формализации и валидны для целей правового регулирования. В разных сферах правового регулирования приобретают значение различные характеристики объектов. Поэтому различные объекты в разных сферах правового регулирования не только могут быть подвержены разным режимным правилам, но могут вообще не подпадать под правовую регламентацию, выпадая из правового пространства.
Разработка правового статуса объектов права представляется перспективным направлением, позволяющим перекинуть междисциплинарные мосты между юриспруденцией и науками, изучающими различные аспекты тех предметов, явлений и процессов, которые входят в орбиту правового регулирования. Знание объективных характеристик предметов, явлений и процессов, регулируемых правом, их закрепление в правовом статусе объектов права, а также интеграция в юриспруденцию знаний естественных, общественных и технических наук способны улучшить правовое регулирование, сделать его более обоснованным, интегрировать правовую теорию с другими сферами научного знания.
