Современная юридическая литература характеризуется едва ли не полным отсутствием работ, специфицирующих проблемы общетеоретического характера в международном частном праве. Отсутствуют и работы, посвященные изучению и оценке состояния данной науки на предмет ее соответствия науковедческим требованиям. И даже то обстоятельство, что, несмотря на солидный возраст, наука международного частного права не имеет своей теории, почти не привлекает внимания ученых[1]. Между тем и отсутствие такой теории, и отсутствие теоретико-методологических исследований, посвященных международному частному праву, свидетельствуют о неблагополучии в развитии науки и побуждают к критическому анализу ее состояния. В свою очередь критический анализ состояния науки международного частного права предполагает фиксацию факторов, негативно влияющих на процесс развития науки, и выявление наиболее существенных причин сложившегося положения дел. В этих целях мной привлечена категория познавательной ситуации, которая, являясь категорией теории познания, в то же время предназначена для характеристики всякого научного познавательного процесса и потому значима не только для науковедов, но и для специалистов частных наук.
Под познавательной ситуацией в методологии науки понимается состояние науки в определенный момент времени, включающее в себя совокупность релевантных данному моменту знаний и познавательных средств, а также специфику познавательной деятельности, определяемую в том числе и особенностями субъектов такой деятельности [22, с. 104, 160]. Соответственно, характер познавательной ситуации определяется такими параметрами, как объем и качество наличных знаний и имеющихся средств, а сама познавательная ситуация может быть либо зрелой, развитой, непротиворечивой, полной, либо, напротив, незрелой, неразвитой, противоречивой, неупорядоченной, не обладающей полнотой информации об изучаемом объекте и т. д.
Сложившаяся на сегодняшний день познавательная ситуация в науке международного частного права не является ни единой, ни непротиворечивой; она отличается отсутствием определенности в предмете познания и свидетельствует о едва ли не повсеместном игнорировании исследователями стандартов научного познания.
История науки ‒ это путь от синкретизма к дифференциации научного знания и на этом пути становление любой науки начинается с определения ее предмета. Отмечая, что наука нацелена на предметное исследование действительности, В. С. Степин констатирует: «А там, где наука не может сконструировать предмет и представить его “естественную жизнь”, определяемую его сущностными связями, там и кончаются ее притязания» [32, с. 42]. Говоря иначе, любая область научного познания приобретает статус самостоятельной науки только с определением своего собственного предмета, т. е. в традиционном материалистическом понимании фрагмента реальности, знание о котором в данной науке вырабатывается [12, с. 10]. Предмет науки очерчивает ее границы, обособляет в самостоятельную область специфические объекты, качественно отличающиеся от иных объектов, познание которых осуществляется другими науками [26, с. 229], и потому каждая наука должна действовать «лишь в пределах одной какой-либо области предметной действительности» [17, с. 5] и не вторгаться в пределы иных наук. Отсутствие определенности предмета познания не только свидетельствует о дефекте познавательной ситуации, но и позволяет ставить вопрос о правомерности самостоятельного статуса области знания, позиционируемой как частная наука.
Научная дисциплина «Международное частное право» формировалась в общем русле процесса дисциплинарного оформления юридических наук, происходившего в России с середины XIX в. Основанием ее возникновения послужило своеобразие коллизионных норм, выделявшее их из существовавшего нормативного массива и позволявшее обособить в самостоятельную область правовой реальности, которая требовала объяснения, теоретического обоснования и специального изучения. Реализации этих потребностей и посвятили свои усилия правоведы, стоявшие у истоков науки международного частного права в России, ‒ М. И. Брун, А. Н. Макаров, Б. Э. Нольде, А. А. Пиленко. Ими были разработаны положения, совокупность которых представляет собой целостную систему знания о таком фрагменте реальности, как коллизионные нормы, т. е. теорию международного частного права [8; 23; 25; 29]. Главными положениями этой теории являются следующие: международное частное право в объективном смысле представляет собой совокупность коллизионных (конфликтных) норм, т. е. «правил о выборе из множества частноправовых норм, параллельно действующих ‒ каждая на отдельной территории, ‒ той нормы, которая одна правомочна или пригодна для юридической регламентации… жизненного отношения» [8, с. 5]; задача международного частного права ‒ разрешение коллизий между нормами гражданских правопорядков [8, с. 6], но не регулирование «ничьих имущественных отношений, кто бы ни были их субъекты» [8, с. 13]; система международного частного права суть самостоятельная система, построенная на идеях конфликтного права [29, с. IX]; совмещение в предмете международного частного права коллизионных и материальных норм недопустимо [8, с. 13‒17]. При этом, что немаловажно, при построении теории международного частного права ее фундаторы руководствовались теоретическими соображениями, отвергая соображения политические [8, с. 11].
Послереволюционная правовая наука, напротив, во главу угла поставила политические соображения [27, с. 7], признав критерий, на основе которого международное частное право было выделено дореволюционными правоведами в самостоятельную научную область, порочным в силу его буржуазного происхождения [30, с. 152]. Такой подход привел к утрате международным частным правом своего специфического предмета за счет включения в него наряду с коллизионными также материальных и процессуальных правовых норм [28, с. 10]. Было признано, что и коллизионные нормы, и материальные (нормы права иностранцев) «регулируют одну и ту же область отношений» и служат «цели регулирования мирохозяйственных отношений», в связи с чем составляют предмет одной дисциплины [18, с. 137]. Со временем политические соображения в правоведении ослабили свое влияние, но трактовка международного частного права, сложившаяся в первые послереволюционные годы и поддержанная авторитетными правоведами советского периода [6, с. 12, 17‒18; 21, с. 13], приобрела аксиоматичный характер и сегодня воспроизводится едва ли не во всех работах по международному частному праву (как в учебной литературе, так и в научной). Широко распространено определение международного частного права как совокупности «материальных, процессуальных, коллизионных норм, регулирующих отношения во внешнеэкономической, финансовой, инвестиционной, гражданско-правовой сфере с участием физических и юридических лиц различной национальной принадлежности и порядок разрешения споров по этим отношениям» [24, с. 19], свидетельствующее о включении в его предмет норм различной отраслевой принадлежности.
Следует еще раз подчеркнуть, что вопрос о предмете науки не является одним из вопросов в ряду других; это стержневой вопрос дисциплинарной организации знания, ибо «наука существует там и постольку, где и поскольку удается построить предмет изучения» [33, с. 54]. От решения этого вопроса зависит ответ и на многие иные существенные вопросы научной дисциплины. Подтвердить правоту данного вывода можно простым и очевидным примером: литература по международному частному праву свидетельствует о проблемности, казалось бы, самых различных аспектов его понимания: правовой природы международного частного права, его нормативного состава, системной (отраслевой) принадлежности и т. д. Между тем все эти «проблемы» снимаются, если отказаться от понимания международного частного права как совокупности разноотраслевых норм (т. е. выйти за рамки господствующей парадигмы), и признать, что оно является правом коллизионным (т. е. вернуться к дореволюционному его пониманию). Однако осознание этого обстоятельства в доктрине отсутствует, о чем свидетельствует уже объяснение причин дискуссионности понятия международного частного права. Одни авторы видят такую причину в истории его возникновения [14, с. 17], другие ‒ в неоднородности предмета [11, с. 24]; третьи ‒ в «сложности структуры» [13, с. 114], четвертые ‒ в «современных тенденциях развития» (в частности, таких, как унификация коллизионного права и «отход от жестких коллизионных привязок и закрепление гибких коллизионных решений» [9, с. 18‒19]). М. М. Богуславский, называвший международное частное право непонятной дисциплиной, объяснял эту «непонятность» неопределенностью названия и содержания данной дисциплины [7, с. 17]. Действительно, вопрос о названии международного частного права не раз обсуждался в литературе, но так и остался открытым, равно как и вопрос о его содержании, который, по мнению многих ученых, составляет болевую точку рассматриваемой проблемы. «Вопрос о предмете и системе МЧП является одним из наиболее сложных и запутанных в современной правовой доктрине, ‒ пишет В. В. Гаврилов. ‒ Количество и содержание точек зрения, выдвинутых по этому поводу различными отечественными и зарубежными исследователями, поражает своим многообразием и противоречивостью» [10, с. 1].
Анализ мнений о причинах дискуссионности проблемы понимания международного частного права, непонятности дисциплины международного частного права, а также о многообразии и противоречивости взглядов на его предмет и систему позволяет сделать следующие выводы. Сложность состава и неоднородность предмета могли бы служить онтологическим основанием дискуссионности проблемы познания международного частного права, если бы последнее было неким нерукотворным объектом, который наука должна постичь и объяснить. Сложные и неоднородные объекты нередко характеризуются множеством признаков, не укладываются в простые объяснительные схемы и требуют соответствующего по сложности методологического инструментария и адекватной теоретической подготовки исследователя. А поскольку различные исследователи имеют различную теоретическую подготовку и используют различные методологические установки, то и разрабатывают различные объяснительные модели, нередко вступающие в конкуренцию. Между тем «сложность состава» и «неоднородность предмета» международного частного права есть доктринальное порождение[2], равно как и непонятность одноименной дисциплины, и, например, для сторонников понимания международного частного права как права коллизионного ни сложности состава, ни неоднородности предмета, ни непонятности дисциплины не существует. Поэтому, как представляется, сторонники объяснения дискуссионности проблемы сложностью постигаемого объекта ставят телегу впереди лошади: сначала доктрина усложнила объект, объединив в одну совокупность коллизионные и материальные правовые нормы и тем самым породив «сложность состава» и «неоднородность предмета», а затем стала полемизировать по поводу сложности и непонятности дисциплины. Вряд ли можно признать оправданной и попытку установить причинно-следственную связь между дискуссионностью проблемы понимания международного частного права и историей его возникновения или современными тенденциями развития. Не находит подтверждения и приведенное выше суждение В. В. Гаврилова хотя бы уже потому, что реальность не дает исследователям почвы для качественного многообразия позиций и все они касаются выбора из трех видов норм, которые гипотетически могли бы быть включены в содержание международного частного права, ‒ коллизионных, материальных и процессуальных. Если одни исследователи ограничивают предмет коллизионными нормами, то другие добавляют к последним либо только материальные правовые нормы, либо и материальные, и процессуальные. Таким образом, все «многообразие» сводится к двум подходам: монистическому (коллизионному) и дуалистическому (смешанному). И если первый имеет как генетическое, так и теоретическое обоснование, то в пользу второго убедительной аргументации в доктрине не представлено.
Теоретическое обоснование ‒ это строго регламентированная процедура. В зависимости от исследовательской задачи оно может осуществляться путем логического обоснования, системной или иной аргументации, но не ссылками на сложившуюся традицию или авторитет предшественников [15, с. 167]. Между тем иного «обоснования» смешанного подхода к предмету международного частного права, нежели ссылки на традиции и мнения авторитетов, в литературе найти не удается[3], если, конечно, не считать аргументом обращение к так называемому «иностранному элементу», который несостоятелен как в качестве критерия выделения предмета правового регулирования, так и в качестве критерия выделения предмета науки международного частного права. Более того, конструирование предмета международного частного права из коллизионных, материальных и процессуальных правовых норм подрывает общепризнанные науковедческие положения о том, что: 1) каждая наука должна иметь свой собственный предмет и 2) науки не могут дублировать друг друга.
Интересно отметить, что противники ограничения предмета международного частного права коллизионными нормами данных положений не оспаривают, равно как и не подвергают сомнению тот факт, что нормы гражданского материального и гражданского процессуального права составляют предмет специальных наук. Однако эти положения не становятся руководством к действию, а упомянутый факт игнорируется, в результате чего наука международного частного права демонстрирует тенденцию удаления от канонов дисциплинарной организации научного знания.
Научное познание должно осуществляться в соответствии с существующими методологическими правилами и регулятивными принципами, а ученые, излагающие результаты такого познания в научных текстах, должны руководствоваться стандартами научного исследования и соблюдать требования, предъявляемые как к самому исследованию, так и к тексту, его репрезентирующему. Эти требования известны (должны быть известны) любому, занимающемуся научным трудом: непротиворечивость, точность, предметная связность и обоснованность выдвинутых положений. Скорее всего, эти требования известны подавляющему большинству представителей науки международного частного права. Однако они не соблюдаются, в результате чего не только не происходит приращения нового знания, но, напротив, ухудшается сама познавательная ситуация: в научный оборот вводятся интерпретации, искажающие факты, околонаучные трактовки и спекулятивные построения. Подобные интерпретации, трактовки и построения соседствуют в доктринальном поле с грамотными интерпретациями, научными трактовками и обоснованными конструкциями. Происходит «засорение» научного поля, причем нередко другие исследователи, не склонные к критическому мышлению, не способны отличить сорняки от культурных растений.
Еще в 1926 г. В. М. Корецкий писал: «Раскроешь любую работу по международному частному праву ‒ и сразу же потянется длинная вереница воззрений, порожденных в различных государствах и в различные эпохи. Вызванные различными экономико-политическими отношениями, они смешиваются в одну кучу, без надлежащей историко-критической оценки их» [19, с. 80]. Следует констатировать, что почти 100 лет наука международного частного права идет по старой накатанной колее и слова В. М. Корецкого можно отнести к целому ряду современных работ, насыщенных сверх меры пересказом мнений по поводу международного частного права, изложенных как в российских, так и зарубежных источниках, хотя сегодня следует говорить уже не об отсутствии их (мнений) надлежащей историко-критической оценки, которую В. М. Корецкий привязывал к потребности науки международного частного права «приспособлять решения к требованиям внешнеэкономической политики» [19, с. 80], а о дефиците научности и не склонности современной доктрины к критической рефлексии. Такие работы не содержат ни критического осмысления пересказываемых взглядов, ни аргументации в защиту собственных выводов. Так, П. Н. Бирюков и Н. М. Понедельченко публикуют статью, в которой приводят палитру суждений большого числа зарубежных и отечественных правоведов относительно понятия международного частного права, его названия, места в правовой системе, высказанных за период с первой половины XIX в. и до настоящего времени, и делают вывод: «Выделение МЧП отражает объективную тенденцию возрастания роли МП в регулировании внутренних правоотношений в РФ. Поэтому, на наш взгляд, вообще нельзя говорить о МЧП как отрасли международного либо национального права или даже отдельной системе права. Международное частное право ‒ научная дисциплина» [5]. В этом умозаключении обращает на себя внимание как отсутствие связи между посылкой и выводом, так и категориальная ошибка[4], выражающаяся в смешении понятий «международное частное право как система (совокупность) норм» и «международное частное право как научная дисциплина». При этом авторы игнорируют то обстоятельство, что факт существования научной дисциплины не способен отменить или подменить собой факт существования норм международного частного права, или, говоря иначе, нормы международного частного права существуют в позитивном праве независимо от того, изучаются они или нет.
Отмеченная категориальная ошибка заслуживает пристального внимания, поскольку присуща не только указанным авторам, но и многим другим. «Сложная структура международного частного права, ‒ пишет Н. Г. Доронина, ‒ долгое время не позволяла относить эту область науки к категории отрасли права» [13, с. 115]. Между тем не нуждается в доказательстве в силу своей очевидности тезис о том, что область науки не может быть отнесена к отраслям права, и никакая «структура» не способна повлиять на причисление понятия к тому логическому типу, к которому оно не принадлежит.
Дает упомянутая статья П. Н. Бирюкова и Н. М. Понедельченко и такую трактовку международного частного права: «Можно рассматривать МЧП в “статике” и в “динамике”. В “статике” МЧП представляет собой обособившуюся внутри системы МП совокупность правовых норм, регулирующих международные негосударственные невластные отношения. В “динамике” МЧП является полисистемным комплексом, включающим в себя нормы разных правовых систем» [5]. Учитывая, что статика есть состояние покоя, а динамика ‒ состояние движения, зададимся вопросами: 1) почему совокупность норм, «обособившаяся внутри системы МП» есть статика, а совокупность, «включающая в себя нормы разных правовых систем» ‒ динамика? и 2) где обособилась эта вторая совокупность? На первый вопрос авторы ответа не дают. Представляется, что его и не существует. Ответ на второй вопрос также отсутствует, но, судя по заключительному выводу, можно полагать, что в учебной дисциплине. «Таким образом, то, что обычно называют “международным частным правом”, ‒ пишут авторы, ‒ является искусственным образованием, “объединяющим” две или три группы разносистемных норм (международно-правовые, нормы права РФ, нормы права иностранных государств). В МЧП скомпонованы “для удобства изучения” нормы различных систем права, “встречающиеся” в конкретной правоприменительной ситуации (как правило, с “иностранным элементом”)» [5]. Попытка логически объяснить нечто, чуждое какой бы то ни было логике, является делом бесперспективным. Поэтому, во-первых, констатирую, что в этом пассаже П. Н. Бирюков и Н. М. Понедельченко повторяют допущенную ранее категориальную ошибку, нимало не сомневаясь в корректности отождествления международного частного права как реальности, представляющей собой нормативный массив, и международного частного права как дисциплины, изучающей эту реальность. А, во-вторых, позволю себе усомниться в том, что применительно к международному частному праву допустимо употребление прилагательного «искусственное». Нет ничего искусственного ни в перечисленных авторами нормах, ни в учебной дисциплине, если не видеть «искусственности» в том, что нормы создаются людьми, и ими же отбирается система знаний, предназначенных для изучения. «Искусственное образование, объединяющее разносистемные нормы» как реальное явление не существует нигде, кроме как в теоретических построениях тех или иных авторов.
Мнения, изложенные в научных работах, попадают в корпус текстов, а, следовательно, и в сферу внимания ученых, вовлеченных в соответствующую тематику. Принято считать, что «содержание научного текста составляет воплощенное в словесную форму знание» [20, с. 47]. Но можно ли все, представленное в текстах, позиционируемых, например, в качестве научных статей признавать научным знанием? Сомнительно, ибо не всякое знание является научным, а только то, которое отвечает критериям научности. Именно критерии научности призваны нормативно и ценностно ориентировать исследователей, «целенаправлять» поисковую деятельность, отсекать непродуктивные установки, т. е. выполнять функцию «отбора единиц знания» [16, с. 23‒24]. Ознакомление с литературой по международному частному праву позволяет утверждать, что нередко авторы «отбор единиц знания» для собственной исследовательской деятельности осуществляют некритично и любые опубликованные суждения воспринимают как научные, а потому пригодные в качестве основания для собственных теоретических построений. Так, В. Е. Варавенко, опираясь на процитированную работу П. Н. Бирюкова и Н. М. Понедельченко, выстраивает классификацию доктринальных подходов к пониманию международного частного права, согласно которой «МЧП является составной частью: 1) международного публичного права, 2) национального права каждого государства, 3) полисистемным образованием, включающим в себя нормы международного и внутригосударственного права, 4) правоведения, т. е. юридической науки, но не позитивного права» [9, с. 13]. В трех первых элементах данной классификации международное частное право отнесено к позитивному праву, в четвертом ‒ к науке. Однако при любых взглядах на международное частное право невозможно отрицать одновременное существование и нормативного массива международного частного права, и науки международного частного права. Между тем В. Е. Варавенко принимает на веру истинность суждений П. Н. Бирюкова и Н. М. Понедельченко и не видит в их рассуждениях категориальной ошибки, а потому ‒ и порока в собственном построении. Если бы автор оценил суждение П. Н. Бирюкова и Н. М. Понедельченко ‒ «МЧП ‒ это научная дисциплина, но не позитивное право» ‒ критически, то увидел бы, что это суждение ложно, поскольку утверждение, содержащееся в нем, не соответствует действительности. В этом случае он подверг бы критике мнение П. Н. Бирюкова и Н. М. Понедельченко и не стал бы на его основе строить классификацию.
Научное знание всегда имеет социальное происхождение и ни один субъект научно-познавательного процесса «никогда не имеет дела с объектом “как таковым”. Объект всегда определенным образом “дан” исследователю. Это значит, что ученый смотрит (и не может не смотреть!) на объект через призму существующего в настоящий момент знания» [33, с. 59]. Не «изобретает» субъект и познавательные средства, которые разрабатываются в ходе развития науки. Следовательно, познавательная ситуация ‒ это объективная реальность, в «сети» которой попадает субъект познавательной деятельности, как опытный, так и начинающий. Именно в ней субъект «черпает» и сведения о предмете изучения, и алгоритмы познания (способы организации познавательной деятельности). И если опытный исследователь, как правило, способен отделять зерна от плевел (например, научную теорию от псевдонаучной), то начинающий таким умением не обладает и принимает на веру как предлагаемую ему информацию, так и способы ее получения. В связи с этим для каждой науки является чрезвычайно важным иметь такую познавательную ситуацию, которая пригодна для плодотворного развития научного знания, т. е. такую, в которой наличный корпус знаний является и онтологически, и гносеологически выверенным, а процесс научного познания отвечает критериям научности.
Проведенное исследование показывает, что познавательная ситуация в науке международного частного права не способствует ее успешному развитию, поскольку и корпус знаний, и используемые познавательные средства, и познавательная деятельность в целом не отвечают стандартам научности. В связи с этим настоятельной потребностью доктрины становится преодоление выявленной негативной тенденции, сложившейся в науке международного частного права (тенденции удаления от канонов дисциплинарной организации научного знания), а первым шагом на этом пути ‒ критическое осмысление наличной познавательной ситуации.
