К истокам консервативного учения мы относим Гёттингенскую традицию правовой мысли, которая и дала толчок к развитию исторической школы права. Еще перед началом спора двух профессоров – Антона Тибо и Фридриха фон Савиньи, из которого и возникла историческая школа, – профессор из Гёттингенского университета Густав фон Гуго начал дискуссию о целесообразности существования теории естественного права, критикуя и отвергая концепцию общественного договора. Однако и Гуго работал под началом профессора Гёттингенского университета, автора работ по германской имперской конституции Иоганна Пюттера (1725-1805). Последний и совершил научный переворот в сознании правоведов, основываясь на истории, философии, литературы для изучения науки.
Если вплоть до конца XVII века западноевропейская юриспруденция ограничивалась комментариями к сборникам Римского права, в том числе и к новеллам Юстиниана, а также к их компиляциям с каноническим правом, то в XVIII веке юристы попадают под влияние Вольфианской философской школы. Пюттер и его ученики опирались на труды немецкого математика Готфрида Лейбница и французского правоведа Шарля де Монтескьё. Так, Лейбниц предложил по-новому преподавать право, основываясь на более научном, строго логическом и систематическом характере юриспруденции, разделять «отжившие» части права от действующего права. Это положение позднее разделит и Пюттер, добавив к нему размышления Монтескьё о необходимости изучения влияния исторического развития на установление и действие законов народов. Следовательно, в 1767 году профессор Пюттер впервые говорит об отрицании универсальности естественного права и необходимости сопоставления различных систем позитивного права, действующих при всевозможных условиях и определенных обстоятельствах. Позднее профессор Тибо будет ставить положение об опоре на исторические обстоятельства в укор исторической школе права, считая, что две науки – историю и право – нужно изучать отдельно.
Впервые же требования реформ в изучении юридической науки оформляет профессор из Гёттингена в курсе энциклопедии права в 1767 году, где настаивает на том, что общего, идеального для всех народов, права существовать не может, однако права разных народов могут дополнять друг друга. Мы подчеркнем, что первым именно Пюттер настаивает на том, что без объяснения истории права, которая должна изучаться вместе с историей развития государства в целом и его отдельных институтов – в частности, нельзя в полной мере понять истинное значение права. Постепенно в Гёттингене формируется круг учеников Пюттера: Рейтмейер, Флатт, Михаэлис, Зейденштикер и многие другие. Ярчайшим из них является Густав фон Гуго, который и пытается претворить в жизнь тезисы своего учителя.
Густаф фон Гуго (1764-1844) настаивал на том, чтобы наполнить преподавание юридических дисциплин научным и систематизированным подходом, обращая особое внимание на необходимость логически выверенных фактов и выводов. Чтобы найти сторонников, молодой доктор юридических наук даже выпускает на протяжении почти полувека – с 1790 по 1837 год – собственный журнал «Civilistisches Magazin», выпуски которого начинались с цитирования Лейбница и Пюттера.
Главный тезис Гуго, который красной нитью начинает проходит от его знаменитой статьи «Die Gesetze sind nicht die einzige Quelle der juristischen Wahrheiten» до поздних трудов, мы можем обозначить так: законы не являются единственным источником правовых истин, само понятие «право» ученый осмысливает в двух категориях – закона и философии. К примеру, у каждого народа как совокупности духовных, неразрывных связей прошлого, настоящего и будущего, было свое собственное право, которое отдельно взятый народ и понимал по-своему: где-то – с сугубо философской точки зрения, а где-то – как неопровержимую истину. Также Гуго впервые говорит о том, что право у каждого народа развивается самобытно на основе текущей ситуации и опыта, шлифуется у каждого народа по-своему, со временем становится более адаптированным к настоящим условиям и оптимальным, наподобие языка каждой нации, то есть постепенно и только через индивидуальный опыт каждого народа в отдельности, а не через строго установленное законодательство. А значит, право у Гуго – это определенная форма поведения людей, которая родилась именно с действиями людей по отношению друг к другу, прошла проверку временем на достоверность, проста в обращении и понятна каждому.
Развивая свою идею о положительном праве, Гуго говорил, что законодателю необходимо опираться на опыт и развитие общества, впервые предупреждая о том, что создание права ради создания может обернуться тем, что какую-либо правовую норму не будут исполнять в действительности. Отсюда можно сделать вывод, что предтечи исторической школы рассматривали право как саморазвивающийся элемент национальной культуры, существующий на протяжении всего развития народа, подобно языку и обычаям. Следовательно, право у предтечи консервативной мысли –это некие четкие и прочно установленные (то есть все граждане понимают границы запрещенного и пределы дозволенного) юридические правила, которые, действуя вне зависимости от содержания, способствуют установлению порядка в обществе.
Мы убеждены: именно Гёттингенский профессор закладывает две важные составляющие консервативного учения – уважение к прошлому, в частности, к традициям, и укрепление авторитета действующей власти. Он идет дальше и критикует в связи с этим не только нелюбимую консерваторами в дальнейшем теорию договора, но и теорию разделения властей де Монтескьё. Гуго настаивает: верховная власть должна быть самостоятельной и абсолютной, а значит – она может вмешиваться в частную жизнь любого подданного ради защиты самой себя от нападок, укрепления действующего государственного строя и установления всеобщего порядка.
Обратимся к воззрениям еще одного часто забываемого предтечи консервативного учения – саксонскому адвокату, а затем и судье, тайному советнику Оснабрюка Юстусу Мёзеру (1720-1794). Он не был тесно связан с Гёттингенской школой, хотя и изучал здесь право (наряду с Йенским университетом). В то время, когда во Франции начинают зарождаться либеральные настроения, Мёзер убежден: необходимо обращаться к средневековым порядкам и там искать источники права, хотя при соблюдении единственного условия – сохранения устоявшихся традиций – он допускал возможность проведения реформ. Он был согласен с Гуго в том, что, в первую очередь, право должно быть приспособлено к условиям той территории, на которой планируется его действие, следовательно, и опираться оно должно на дух и традиции народа.
Интересен его взгляд на государственный строй: он представляет государство в качестве компании, выпускающей на «рынок», то есть в народ, «акции», а значит, каждый гражданин становится неким стейкхолдером, имеющим свой интерес, требование и право участия в правовой коммуникации. Количество акций может различаться, в зависимости от увеличения их числа возрастают и обязанности. Если же у гражданина нет акций, то он выбывает из правовой коммуникации. Он весьма осторожно высказывается о крепостничестве, считая, что крепостное право как таковое может сменить лишь форму – перейти к арендным отношениям, с сохранением повинностей и платежей, но суть зависимых отношений – одно подчинено другому – остается неизменной. Кроме того, Мёзер был уверен, что централизация государства не приведет ни к чему: ведь у разных земель своя история, поэтому и форма правления должна меняться в зависимости от культурных обычаев. Следовательно, и кодексы, действующие на территории одного государства, должны быть заменены партикулярными правами, адаптированными к конкретной местности. По сути, он выступает не только за включение местного самоуправления в систему общей власти, но и за расширение его полномочий.
По нашему мнению, оснабрюкского юриста можно назвать не только предтечей консервативной мысли, но и предтечей исторического исследования права, так как правовед изучал законы и нравы своей земли в контексте этнокультурных и природных факторов, предлагая еще до Гуго искать юридические причины существования законов в быте этноса, а также, в принципе, обращать внимание на традиции и обычаи как неподдельные источники юридической жизни.
Рассмотрим историческую школу юристов и труды виднейших ее представителей: основателя Фридриха фон Савиньи и Георга Пухты.
Фридриха фон Савиньи (1779-1861) можно назвать предшественником Георга Гегеля за утверждение о том, что жизнь народов подчинена органическому и закономерному развитию, эмпирическим выражением которого и является национальное сознание народа или – в известной нам трактовке Гегеля – национальный (народный) дух, который проникает во все сферы жизнедеятельности от искусства и религии до юриспруденции и политики. И если для профессора Гуго сознание народа есть неизменное, сложившееся право, которое должно действовать так, как однажды оно сформировалось и вне зависимости от содержания санкция должна быть неизменной, то для профессора Савиньи уже на первый план выходит связь права и нравственности, а следование за духом народа не должно идти вразрез с духом времени. Здесь Берлинский юрист аккуратно оппонирует своему предшественнику из Гёттингена, говоря о том, что положительное право не является результатом случайности, а содержит нравственное оправдание именно в условиях своего происхождения, исходя из конкретного национального сознания в конкретном отрезке времени. Тем самым, выставляя на первый план историю происхождения права, Савиньи критикует естественно-правовое учение.
Отметим, что основатель исторической школы права в 1814 году говорит о нескольких основных положениях: теории органического развития права и национальном характере права. Следуя за Пюттером и Гуго, он настаивает: право, как язык, нравы и обычаи, являются определяющей характеристикой каждого народа и не могут существовать друг без друга. В совокупности они образуют уникальную составляющую так называемого культурного кода каждого народа, выделяющего его среди других. Значит, вместе со становлением народа развивается и правовая жизнь, выделяется юриспруденция, которой теперь занимаются правоведы. Обратим внимание на важную особенность: мыслитель впервые допускает, что, помимо естественного развития права, на конкретную правовую систему можно влиять и извне – как через детерминированное заимствование, так и через иностранное вмешательство.
Профессор вводит в планомерное развитие права категорию аномалий: при завоеваниях или сепарации, выливающихся в реальное отделение части от целого, иногда и могут возникнуть случайные государства, однако народ остается прежним, а значит – и от его духа зависит внутреннее развитие права и государства. Впервые Савиньи закладывает ориентир для будущих консерваторов – ориентир на органическое, чистое развитие Древнего Рима. Отсюда и его здоровая консервативная позиция – в отличие от того же Гуго: право должно развиваться.
На наш взгляд, именно в реконструкции прошлого и национального духа конкретного времени, которые бы и обосновывали развитие права у конкретного народа, Савиньи видел моральный элемент оправдания положительного права.
Обратимся к преемнику Савиньи – доктору права Георгу Пухте (1798-1846), пытавшемуся развить идею учителя о крепкой связи обычного права с национальных духом и показать его практическую силу. Источник правовых норм Пухта видит в духовной связи единого народа. Именно в этих истоках неписанного, давно определенного, развивающегося со временем права он видит ориентир каждого представителя одного народа.
Пухта подробнее останавливается на положении о собственном пути каждого народа. Подчеркнем, что этот тезис полностью возьмут на вооружения консерваторы XX и XXI веков, а именно: каждый народ обладает собственной индивидуальностью, однако эта индивидуальность стала возможной благодаря общему историческому центру – из этого общего центра (на наш взгляд, за основу Пухта мог принять схожие этносы) и развивается право отделяющихся народов. То есть профессор говорит о том, что обычное право возникает вместе с народом и сознание нации уже является выражением права. Также ученый впервые говорит о возможности объединения наций ради общего блага – дальнейшего развития – и допускает положительное влияние правовых аномалий, которыми в его трактовке являются рецепции права. Отсюда можно сделать следующий вывод: у Пухты само национальное сознание уже является основой как права, так и государства, и когда этот дух исчезает – тут же исчезает и правосознание, и государство.
Нам показалось интересным, что именно учение о национальном духе и призыв к реконструкции взглядов прошлого, сделанные еще в XVIII веке, в той или иной степени красной нитью проходят через все дальнейшие исследования консерваторов. Обратимся к главнейшим идеологам консервативного учения, которые оказали влияние на последующие поколения консерваторов и либералов – от ученых до политиков, общественных и религиозных деятелей.
Первым из них стал англо-ирландский парламентарий Эдмунд Бёрк (1729/30-1797), пришедший к консерватизму только в конце своего жизненного пути, после вспыхнувшей во Франции революции 1789 года.
Бёрк в 90-х годах XVIII столетия первым стал предупреждать европейцев об угрожающей опасности революции для всей Европы и призывал руководства всех европейских стран объединиться ради сохранения стремительно скатывающегося в бездну устоявшегося мироздания.
Очарованный в юности философией Просвещения, парламентарий резко подвергает критике рационализм этой философии, в первую очередь, за превращение человека из живого организма, дорожащего своей индивидуальностью, в безликую, аморфную массу коллектива. Эта масса сражается за несуществующие и несбыточные «идеалы» всеобщего равенства. Для зрелого Бёрка-консерватора нет ничего яснее, чем обращение к истокам – только в опыте прошлого и в поступательном развитии можно вновь войти на эволюционный виток, а не откатиться с помощью резких и безумных революционных идей назад на несколько поколений. В уважении традиционных, исторически сложившихся порядков, а также развитии существующих и доставшихся в наследство всевозможных идей праотцов, по мнению ирландца, и кроется нерушимое основание Британии. С течением веков мы можем разделить эти взгляды парламентария, ведь потерявшая большинство колоний Великобритания и по сей день одна из немногих сильных европейских держав, которая сумела сохранить монархический строй: то самое великолепие благородной свободы, позволяющей сдерживать расточительные силы вкраплений демократии, с одной стороны, и ограничивать вседозволенность аристократии – с другой.
Утопию равенства всех – идеи эгалитаризма – Бёрк отрицает напрочь. Пытаясь подкрепить свои новые убеждения отсылками к трудам древних мыслителей, ирландец прямо говорит о том, что категории людей должны присутствовать в обществе. Мы можем здесь сделать вывод и о неких убеждениях Бёрка относительно элит. На наш взгляд, к классу знающих мыслитель относил дворянство, чье аристократическое чутье и стремление к чести и добродетелям должны помочь уравновесить мироздание. Кроме того, через все лоббистские речи Бёрка проходит главенствующая идея необходимости сословного разделения. По его убеждениям, только изначальное, по примеру древних, разделение на стройные классы позволит удержать государство от разрушений. Демократии он ставит в вину обезличивание индивидуумов: собирая под свое крыло всех, люди становятся демосом или «гомогенной массой», и эту субстанцию, по мысли парламентария, уже не разделить на самостоятельно думающих индивидов. По нашему мнению, политик обосновывает необходимость создания еще одного класса – класса торговцев. Напомним, он оправдывал систему парламентаризма только с оговоркой «подходящая под конкретно выбранную страну», и считал, что в именно в парламенте Англии должен быть представлен этот класс. Подобный тезис о значимости деления общества будет развивать в XX веке другой блестящий европейский мыслитель Юлиус Эвола.
Считаем, что именно Бёрк закладывает основу консерватизма – здравую критику революции и осуждения прихода к власти «кучки интриганов», то есть либералов. Он сопоставляет государство с организмом, революционеров метафорично сравнивает с шарлатанами, а текущих государственных мужей либеральных взглядов – с неумелыми докторами, которые не могут подобрать оптимального лечения против революционной хвори. Через два века подобную мысль, сравнивая либерализм и демократию с проникающей в организм язвой, выскажет Юлиус Эвола, через три – новые правые в Америке. Также Бёрк закладывает еще один принцип консерваторов – критику Жан-Жака Руссо, считая его предвестником всех крайне либерально настроенных революционеров, а труды этого философа – вредоносными для здорового государства. Бёрк не только сравнивает революцию с болезнью, но и впервые предупреждает потомков о том, что она – революция – не только уничтожает отстроенную систему правления, но и низвергает законы, а значит, и суды, и церковь. Все это, в состоянии всеобщего недоверия, приводит, по мысли Бёрка, к «национальному банкротству» или вырождению нации. Следовательно, революция ведёт к инволюции существующего мироустройства. Позже эту мысль разовьют мыслители XX века.
Кроме того, Бёрк говорит о необходимости подбора под каждое конкретное государство своей, работающей модели государственного управления. Безусловно, наилучшая форма правления для Бёрка – как и для подавляющей части консерваторов всех времен, – это монархия. Однако здесь он следует за Гуго и Мёзером, говоря о том, что лучшая система управления в государстве та, которая заложена нацией изначально. Можно говорить о том, что именно Бёрк впервые говорит о непоколебимых правилах государственной системы.
Пресловутый лозунг о борьбе за права человека Бёрк еще в конце XVIII века называет «миной замедленного действия». Здесь он словно отвечает либералам нашего времени, готовящим риторические ловушки для консерваторов: «…и на практике я готов всем сердцем поддержать реальные права человека. Отвергая фальшивые претензии, я вовсе не собираюсь порочить действительные права, которые не имеют с ними ничего общего. Если гражданское общество было создано для блага человека, то он имеет права на все преимущества, которыми это общество обладает <…> Но в этом партнерстве все люди имеют равные права, но не равные имущества <…> Права, о которых толкуют теоретики – это крайность» [8, с. 26 – 27]. То есть можно сделать вывод, что права человека консерваторы до и после Бёрка считают справедливыми положениями, однако на практике это неодномоментный процесс, и решить его в одночасье, лишь по прихоти горстки людей, невозможно, ведь права одного человека сталкиваются с правами другого. Для всеобщего блага, за которое так ратуют приверженцы левых взглядов, необходим кто-то третий. По мнению правых, лучшего третьего, стоящего над этими правами каждого человека, чем государство, попросту не найти и потому именно государство должно ограничивать права человека.
Неоднозначное отношение у мыслителя складывалось с естественно-правовой теорией. Как нам кажется, с одной стороны, он оправдывает существование договорной теории происхождения, а также соглашается с органичным развитием государства и общества. Так, Бёрк перефразирует концепцию происхождения государства на основании теории договора на консервативный лад, что весьма необычно для философа правого толка. По его мысли, общество – договор высшего порядка, заключаемый за все прошлые поколения и на все будущие поколения, а договор каждого отдельно взятого государства – лишь статья из мирового договора этого вечного сообщества. Сам по себе этот договор подчиняет остальные. С другой же стороны, он резко критикует данность всеобщих естественных прав и настаивает на рассмотрении законов в строгом соответствии с историко-географическом контекстом возникновения сообществ, а также на основании естественного неравенства людей, взывая либералов смотреть правде в глаза и, наконец, признать тезис о том, что люди не могут быть равны по умолчанию, а для оптимального развития государства нужна иерархия общества. Бёрк впервые говорит о следовании традициям своего народа, считая традиции, вкупе с мудрым переносом на ситуацию текущего времени, дальновидным шагом на пути к непрекращающемуся развитию. Кроме того, он жестко критикует идеи французских либералов, закладывая еще один фундамент консервативной политико-правовой мысли, а именно: народного суверенитета не существует, так как бездумная масса демоса не может быть источником власти. Ведь власть, в представлении сначала Бёрка, а затем и дальнейших представителей консервативной мысли, зиждется на традициях, авторитете и подчинении, следовательно, обладать ей – это искусство, данное не каждому. Кстати, именно Бёрк также закладывает необходимость совершенствования политического искусства, ведь политик, обладая умом и следуя традициям, должен быть «трезвым» в плане следования принципу здравого смысла.
Перу Бёрка принадлежит еще несколько программных положений, которые используют консерваторы современности. Демократия считается основой вырождения любого здорового государства. Чтобы этого вырождения не произошло, необходим прочный союз государства и религии. Подчеркнем, что именно ирландец предлагает рассматривать христианскую веру как оптимальную основу для сплочения народа вокруг государства. Конечно же, делая оговорку, что под каждую конкретную страну нужно выбирать ту модель, которая основывается на традициях предков и не противоречит им.
Таким образом, сочетая в себе дух либеральной свободы и настаивая на парламентаризме, как сдерживающей силе вседозволенности монарха, Бёрк остался в истории политико-правовой мысли, в первую очередь, консерватором, заложившим основные постулаты консерватизма: следовать заветам предков, четко выстраивать иерархическую цепочку в государстве, действовать вместе с церковью, выстраивать монархию и не забывать о расчетливой, прагматической цели существования государства – поступательной эволюции.
Если Бёрк возлагает вину на кучку «мерзких» и недальновидных, заигравшихся в политику личностей, то граф Жозеф-Мари де Местр (1753-1821), следуя заветам иезуитских орденов, объясняет это событие с точки зрения провиденциализма. По типу «мерзкого события» по Бёрку, революция в представлениях де Местра – это скандальное пренебрежение достоинствами, какие только есть в человеке.
Граф закладывает аргумент консервативной теории, отрицающий существование у больших наций республиканской формы правления. Как и Бёрк, де Местр уверен, что представительная система в качестве парламента существовать может, однако надо смотреть на контекст: сложилась ли в данном государстве такая традиция или нет. Учение о суверенитете Жан-Жака Руссо де Местр относит к наилучшему учению – если необходимо уничтожить права народа.
Жесткая орденская де местровская иерархия будет позаимствована мыслителями следующих поколений. Сам же консерватор предостерегал от шуток над «сплавом монаха и солдата», настаивая, что мужской союз, основанный на общей идее и сплоченный общей целью, – лучшая из форм осуществления власти. Из власти орденов, находясь под влиянием своих учителей, де Местр выводил и существование божественного закона, внешне не осязаемого, но внутренне наличественного в каждом человеке. В принципе, по мысли графа, все, что создано человеком, создается по божественным законам, сам же человек не создает ничего. Конституция же не могла, по его мнению, родиться в обсуждениях, так как обсуждения о роли народа никогда не подразумевали конституцию, в виду того, что ее не было. Как мы считаем, мыслитель основывался на идее превосходства божественного права над людскими установлениями, считая лучшими законами те, которые не записаны на бумаге, так как неписанные законы являются неясными, необъясненными и вселяют «почитаемую неясность, тем самым сдерживая человека от преступных действий на имманентном уровне». Вслед за исторической школой права он отдает предпочтение обычному, неписанному праву, где роль человека сведена к минимуму – зафиксировать сложившийся в определенных условиях порядок правоотношений на бумаге. Поэтому и процесс законотворчества для консерватора сродни прозрению – когда в работе к законодателю приходит установка запечатлеть уже сложившуюся традицию народа. Де Местр настаивает: для каждой правовой, национальной культуры свойственен индивидуально неповторимый правовой идеал, который в других культурах не будет реализован. То есть впервые консерватор говорит о необходимости существования трансцендентных законов на земле, часть из которых может быть раскрыта государем и аристократической прослойкой для дарования этих законов народу.
Будучи ревностным защитником христианства, он резко осуждал и критиковал современные традиции церквей, в первую очередь – за отступление от аскезы и самолюбование. Де Местр настаивал: необходимо вспоминать истоки христианского учения – упразднять новомодные церемонии и празднества, идущие вразрез с истинным учением религии. Предупреждая еще больший упадок нравов, порожденных революциями, граф делает пророческое заявление: либо необходимо четко придерживаться учения христианства, либо быть готовым к новой революции – духовной. Вину за инволюцию и вырождение традиционной европейской религии он возлагал именно на гражданскую власть и демос, пришедший к управлению страной. Он прямо объявлял этим «вырожденцам-философам» войну. И если ирландец Бёрк лишь говорил о необходимости использовать церковь и религию в качестве прочного фундамента, то савойец де Местр настаивает на том, что политика и религия должны идти рука об руку, в тесном взаимодействии.
Интересную метафору использует де Местр для описания законодателя: он сравнивает законодателя с создателем, который трудится ежедневно, однако и у него «есть своя суббота». Современная представительная власть, по мысли философа, ничтожна, так как отрицает истинного законодателя – короля и вверяет власть непонятному органу. Приводя статистику Национального собрания Франции по изданию законодательных актов, которое с 1791 по 1797 года приняло рекордные 154 792 акта, он говорит о том, что собрание не приняло ни одного закона. Отсюда сделаем вывод, что консерватор выступал за качественные законодательные акты, которые бы способствовали развитию, а не за бездумное копирование или подражание чему-либо.
Словно дискутируя с пламенными либералами XX и XXI века, эмоциональный консерватор дает предостережение правым идеологам по поводу уловок оппонентов. Еще в конце XVIII века де Местр приводит аргументы, которые будут использовать противники контрреволюции. Главным из них мыслитель называет тот, что самые отъявленные революционеры станут предостерегать массы от переворотов, взывая к человеческим жертвам и экономическому кризису. Как и прежде, возлагая всю ответственность на волю Божию, де Местр утверждает: только когда ни к чему не принуждаемые убежденные монархисты приступят к наведению порядка и очищению от скверны революции государство, причем, приступят постепенно – только тогда государство начнет «оздоравливаться», появится истинный суверен, а народ по велению Бога вернется к «старой конституции», то есть к исключительно божественным законам. Роялист критикует установившийся режим республики за выставленную напоказ для демоса мнимую возможность занять любую должность. Де Местр подчеркивает, что только монархия может обеспечить справедливость, наградить каждого соразмерно его талантам и умениям, и только придерживаясь строго орденского иерархического строя, человек должен заслужить свое место, доказав преданность государству. Также мыслитель предупреждает не забывать главный посыл консерваторов – люди не равны по умолчанию – и только у консерваторов хватает духу признать это. Либералы же используют риторическую уловку, апеллируя к всеобщему равенству.
Именно за то, что народ Франции безропотно принял революцию и позволил уничтожить власть короля, он презирает своих соотечественников и призывает самых стойких перейти к реакционной деятельности – контрреволюции. В понятие контрреволюции роялист-аристократ закладывает главный постулат: контрреволюция – это процесс, основывающийся на истинных христианских добродетелях, совершаемый небольшим количеством людей, искренне преданных идее возвращения монархии и готовых пожертвовать всем ради спасения своей страны от необразованных и лживых либералов, прикрывающихся маской добродетели. Сделаем важное замечание: де Местр не был ослеплен ретроградством, он вполне понимал, что отжившую свое часть некоего общего организма государства привести в чувство не удастся, однако необходимо вернуться к национальным традициям и адаптировать их под нужды текущего времени.
Основоположника консерватизма часто критикуют за пропаганду насилия и войны. Да, Жозеф де Местр со свойственной ему резко роялистской и ультра-иезуитской позицией считал революцию порождением сатанизма, а в войне видел неизбежный процесс очищения от этой скверны. Однако в сочинениях мыслителя мы не увидели оголтелого призыва к свержению существующего строя и устройства войны всех против всех. Напротив, мыслитель подчеркивал, что контрреволюция – дело рук ограниченного ордена «знающих», члены которого готовы кропотливо проводить работу над возрождением забытых традиций, а массы мыслитель, наоборот, предлагал оставить в покое, считая зверской ошибкой либералов использовать широкие слои населения для удовлетворения своего тщеславия.
Итак, де Местр закладывает в основы консерватизма несколько важных вещей. Во-первых, он говорит о необходимом союзе с Церковью. Подчеркнем, что начиная именно с де Местра, консерваторы следующих поколений будут искать способы упрочить связь государства и церкви, подтверждая своими идеями неоспоримую прочность данного союза и даже выведут формулу союза Орла (символа сильного государства) и Креста (символа христианства). Во-вторых, об опоре на элиту – дворянство, аристократию. Именно с падением нравов и разрушением этих двух важнейших институтов и началась, по мнению графа, разрушительная революция. Кстати, в своих письмах к одному дворянину Российской Империи он писал о необходимости упрочить фундамент религиозности в стране, предостерегая, что в противном случае Россию неизбежно накроет революция. Если же Россия найдет свою силу в религии, то останется единственным государством Европы, спасшим великую европейскую культуру и идентичность. Если отбросить тот факт, что граф считал исключительной действенной религиозной силой католицизм в своей ультра-форме иезуитского толка, то мы видим, что в целом его предостережение оказалось пророческим.
Таким образом, мыслители из Ирландии и Савойи сумели не только лаконично записать программные положения консерватизма в формате, понятном каждому, но также предсказать большой пласт дальнейших исторических событий. Оба консерватора заложили основы правой доктрины с ее опорой на христианство и монархическое правление, неизбежном разделении людей по иерархической лестнице, возвращении к традициям, обычаям и культуре своего народа, а также подвергли критике романтизм, рационализм, реформацию, республику и конституционализм.
Еще одним основоположником консерватизма, зачастую забываемым и почти неизученным отечественным академическим сообществом, мы считаем французского дворянина, виконта Луи де Бональда (1754-1840). Заметим, взгляды виконта несколько романтизированы: он так до конца и не может определиться между «социальным» и «политическим», всю жизнь лавируя между двумя понятиями, пытаясь объединить их. В романтической попытке объединения де Бональд одним из первых доходит до концепции панъевропеизма, считая, что в условиях упадка христианской морали, дегенерации к языческим началам, игнорирования национальных традиций и все большего распространения революции европейские народы должны объединиться под лозунгом христианского публичного права.
Свое видение политического сообщества он строит на основе теологической концепции триединства. Только в его концепции троицу составляют причина, средства и следствие. Так, Бог в его учении – всеобщая и абсолютная причина, а природа – абсолютное следствие. Кроме того, Бог – это сочетание троицы, а государство состоит из трех элементов: государя, общества и человека, объединенных ради сохранения и воспроизведения народа. Отсюда у де Бональда возникает аксиома: чтобы узнать правду о человеке, нужно обратиться к государству, чтобы узнать правду о государстве – к семье, правду о семье необходимо искать в человеке, а для того, чтобы узнать правду о мире – обратиться к государству, человеку или семье. Таким образом аристократ отстаивает органичное основание существования монархии как единства на самом маленьком уровне – от человека, и единства на уровне политического общества, считая наиболее развитыми народами те, которые выбирают монархию.
Законы, установленные государем, по мысли де Бональда – необходимая вещь для поддержания равновесия мира в монархическом государстве. Следовательно, конституция может существовать только в королевском варианте, а поднятая либералами тема становления гражданского общества может строиться только через союз государя и церкви. Именно в монархической форме христианин видит восстановление Божией власти на земле, в государе – транслятора воли Бога, а в едином народе – дух. Так он обращается к традиционной, народной, самобытной памяти нации, которая и хранит в себе заложенные Богом концепты существования. Именно возвращение к истокам и родовой памяти де Бональд впервые закладывает в концепцию консервативной мысли.
Также у него прослеживаются трансцендентные начала и обращение к доказательству бытия Бога. К примеру, из учения Бональда следует тезис о том, что с консервативной позиции можно увидеть мир истинно целым, неким «ничем», то есть только когда человек отбрасывает свои симпатии к революционерам и становится на путь монархии, веры в одного государя-короля, возвращаясь к своим духовным корням – культуре и языку своего народа, – только тогда он достигает цельного мира, в котором ощущает Бога, верит в его помощь и следует вечному принципу: мир можно изменить с помощью Божией воли. В своем стремлении объяснить формирование как общества в целом, так и политического сообщества – в частности, в том числе понятие и природу власти, с божественной точки зрения – через волю творца – де Бональд сближается с провиденциалистом Жозефом де Местром, образуя вместе с ним и рядом других мыслителей так называемый теократический вариант консерватизма во Франции. Отметим одно из интересных предложений виконта – заменить декларацию прав человека «декларацией прав Бога».
Заставший и свержение монархии, и ее восстановление, де Бональд допускает, что идеального консервативного общества с монархией и почитанием государя всегда существовать не может. Поэтому аристократ предлагает промежуточный вариант, который будет способствовать воссоединению общества в духе единой семьи и предшествовать восстановлению монархии, – городские или сельские коммуны, которые задают административные и территориальные рамки выживания единой политической семьи. Главенствующая роль в этих коммунах принадлежит потомкам аристократических родов. Именно им предстоит во времена децентрализации власти собрать воедино разрозненных «членов семьи», тем самым восстановив монархическое правление под началом главы этой семьи – короля. Похожий тезис – о необходимости восстановления аристократии через выделение слоя интеллигентов, которому суждено будет стать новой аристократией – в XX веке выдвинет французский консерватор Шарль Моррас.
Основываясь на рассмотренных нами учениях мыслителей, мы предлагаем следующие политико-правовые ценности, характерные для консерватизма:
- сочетание рационализма и религиозного миропонимания;
- доминирование христианской религии;
- бережное отношение к прошлому;
- опора на власть во главе с сильным лидером, который реализует национальные интересы;
- сакрализация власти;
- поддержка институтов управления и армии, а также взращивание государственной элиты, которая обеспечивает преемственность;
- защита существующих законов и права, характерных для данного государства, при отмене устоявшихся законов – требование их полного восстановления;
- критика волюнтаризма законодателя;
- опора на традиционализм в широком смысле, то есть включая защиту национальных и духовных институтов, традиции, культуры, религии.
В целом же, опираясь на указанных нами мыслителей XVIII-XIX веков, мы выделяем следующие виды консерватизма:
- В дихотомии статика-динамика:
- Статический консерватизм, для которого характерно сохранение существующих политико-правовых постулатов. Представители: Гёттингенская школа, историческая школа права, Юстус Мёзер.
- Динамический консерватизм, для которого характерен поиск лучших практик в соответствии с вызовом времени, изменение политико-правового поля в деталях для сохранения его целостности. Представители: Эдмунд Бёрк, Луи де Бональд.
- В дихотомии утопичность-реальность:
- Утопический консерватизм, который «тосковал» по прошлому, призывая «сделать откат системы», то есть вернуться к средневековым порядкам и законам. Представители: Гёттингенская школа, историческая школа права.
- Реалистический консерватизм, для которого характерна надстройка лучших практик прошлого на настоящую действительность. Представитель: Эдмунд Бёрк.
- Утопия, воплощенная в реальность, для которой хоть и характерен откат к порядкам прошлого, но с небольшими изменениями под текущие реалии. Представитель: Юстус Мёзер.
- Реальность, дополненная элементами утопии, для которой характерен частичный возврат к отжившим порядкам и законам. Представители: Жозеф де Местр, Луи де Бональд.
- В дихотомии либерализм-консерватизм:
- «Либеральный» консерватизм, для которого характерна опора на сугубо либеральные ценности и институты. Представитель: Эдмунд Бёрк.
- Истинный консерватизм, который и представляет собой сплав традиционных ценностей и институтов, встроенный полностью или с небольшими оговорками в текущую реальность. Представители: Юстус Мёзер, Жозеф де Местр, Луи де Бональд.
Подчеркнем: мы не настаиваем на истинности приведенных нами различных полюсов консервативной мысли. На наш взгляд, выведенная нами система видов консерватизма – универсальна и может дополняться, исходя из определенного промежутка времени исследования. К примеру, если изучать консерваторов XX века, то мы выявляем еще один вид дихотомии – «роялизм-социализм», а если брать во внимание консерваторов XXI века, то можно отдельно выявить дихотомию «монотеизм-политеизм». Кроме того, мы предлагаем использовать разработанную нами структуру для дальнейшего изучения такого разнопланового явления, как консерватизм, которую можно использовать при детальном исследовании как внутри какой-либо страны, так и при анализе данной идеологии в контексте определенных групп государств. Например, при изучении консервативных мыслителей в одной только Франции в XVIII веке можно выделить как ультраконсерваторов, так и умеренно настроенных роялистов и более гибких к современным изменениям мыслителей (Луи Клод де Сен-Мартен, Фелисите Робер де Ламенне, Франсуа Рене де Шатбориан и другие).
Все это позволяет нам сделать следующий вывод: консерватизм зародился и прошел путь становления в сердце Европы, своеобразном треугольнике – Германии, Франции и Англии – вобрав определенные черты, свойственные мыслителям этих стран. Уникальное сочетание мистицизма, объективизма, опоры на локальные, изначальные архетипы общества, правовые образы национального сознания и исторический опыт, отказ от заимствования чужого политико-правового опыта и культурного кода, а также стремление понять суть природы вещей в целом, а не переделывать государственное устройство и право вообще в угоду пресловутой моде – это, пожалуй, основа консервативного политико-правового учения, заложенная яркими мыслителями правой мысли еще в XVIII-XIX веках.
