Цивилистическое учение об объектах гражданских прав практически не содержит в настоящее время выводов, которые можно было бы отнести к аксиоматичным в юридической науке. Скорее, наоборот, ученые, обращающиеся к данной проблематике, лишь констатируют наличие многочисленных и трудно согласуемых между собой научных представлений об объекте, о соотношении понятий «объект гражданских правоотношений», «объект гражданских прав», «объект гражданского оборота». К общепризнанным постулатам можно лишь отнести констатацию наличия двух основных научных теорий, объясняющих сущность исследуемого понятия: монистической (характеризуют обычно как поведение обязанного лица либо как результат такого поведения, являющийся благом для субъекта управомоченного) либо плюралистической (понимают те разнообразные материальные и духовные феномены, по поводу которых лица и вступают между собою в юридические отношения). В свете усложнения гражданского оборота, развития информационных технологий, появления абсолютно новых феноменов объективной реальности, отсутствие устоявшихся доктринальных воззрений на понимание объекта гражданских прав вызывает существенные сложности с их введением в законодательство.
Во избежание справедливых упреков ряда исследователей в том, что современная научная литература при изложении вопросов об объектах гражданских прав практически стандартизирована: «… вначале соответствующий автор пишет о спорности понимания объектов права/прав вообще, затем эта спорность транслируется на объекты гражданских прав путем указания на дискуссию о единичности/множественности объектов гражданских прав, затем освещаются разновидности объектов гражданских прав» [7], представим авторский взгляд на изложение обозначенных вопросов в рамках данной работы. Первоначально будет определен подход к пониманию объектов гражданских прав; затем произведены описание и оценка состоявшихся и предлагаемых изменений гражданского законодательства в сфере объектов гражданских прав, вызванных «информационной революцией» и программами развития цифровой экономики; в завершении будет проведен анализ соответствия новых объектов гражданских прав доктринальным признакам объектов, предлагаемых в цивилистической литературе.
Обратимся к первому вопросу. Согласимся с утверждением В. А. Белова по вопросу о научной разработке понимания объекта права и правоотношения в той части, что несмотря на то, что она ведется весьма активно, указанные понятия «упорно не желают покоряться усилиям исследователей» [1, с. 237]. Причины такой ситуации разнообразны: это и философские разногласия, и отсутствие единообразия в понимании правоотношения, и позиция закона, сформулировавшая перечень объектов гражданских прав неисчерпывающим образом. В рамках данной работы исследование вопроса об объектах гражданских прав будет базироваться на следующих доктринальных воззрениях:
- Объект (впрочем, как и субъект права) – это явление фактического, а не юридического порядка. Другими словами, особенности объекта предопределены его свойствами, обнаружить и описать которые необходимо с помощью понятий реального мира. В этом смысле, объект – это то благо, субстанция (в том числе и нематериальная), свойство которой позволяет использовать и применять ее для удовлетворения потребностей субъекта права.
- Свойства объекта влияют на природу и содержание тех субъективных прав, которые возникают по поводу данного объекта.
Таким образом, появление новых объектов гражданских прав в реальном мире – неизбежно, что в значительной степени можно наблюдать в век развития информационных технологий. Необходимость их юридического признания, закрепления в законе преследует одну основную цель – создание возможности возникновения на данные объекты субъективных прав, которые могли бы осуществляться и защищаться способами, установленными гражданским законодательством.
Перейдем ко второму вопросу, обозначенному ранее. Тенденции развития общественных отношений, предопределяющие необходимость корректировки гражданского законодательства в сфере объектов, в настоящее время выглядят следующим образом: а) усложнение объектов гражданских прав; б) появление специфических объектов, отнесение которых к традиционным вещам затруднительно или невозможно; в) появление новых объектов, прямо не закрепленных в качестве таковых в нормах гражданского законодательства. В качестве примеров первых двух групп объектов можно привести мощности, поля, радиочастоты, органы, ткани, клетки, гены, штаммы микроорганизмов и др. Третья группа связана с достижениями в сфере информационных технологий: криптовалюты, цифровые деньги, электронные средства платежа, цифровые активы и др.
Три основных законопроекта[1], которые в последнее время активно обсуждались и представителями юридической общественности, и специалистами в области информационных технологий, легли в основу последних изменений гражданского законодательства, закрепленных в Федеральном законе от «О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации» от 18 марта 2019 г. № 34-ФЗ[2]. Для цивилистической науки это означает появление новых, прежде всего с точки зрения терминологии, видов объектов гражданских прав. Их закреплению не предшествовала длительная доктринальная разработка их правовой природы и особенностей. Стремительное развитие информационных технологий вынуждает законодателя действовать максимально оперативно. При этом его цель, как представляется, заключается не столько во встраивании новых конструкций в действующую систему объектов гражданских прав, сколько в констатации признания на государственном уровне существования таких объектов и в введении их в правовое поле России.
Как известно, с 1 октября 2019 г. в российском правопорядке появится новый вид объекта гражданских прав – цифровые права, которые названы разновидностью имущественных прав. Основной акцент научной дискуссии о цифровых правах до момента окончательного решения законодателя велся в контексте их правовой природы. Законопроекты давали основание для неоднозначной оценки природы цифровых прав: цифровым правом предлагалось назвать совокупность электронных данных (т. е. цифровой код), существующую в информационной системе, отвечающей установленным законом признакам децентрализованной информационной системы и одновременно цифровые права предлагалось считать разновидностью имущественных прав.
Вместе с тем, основной упрек цивилистов заключался в том, что цифровые права не существуют как особые объекты прав. Так, С. В. Сарбаш по этому поводу справедливо пишет: «… то, что понимается под цифровыми правами в законопроекте, на самом деле является лишь оформлением традиционных имущественных прав, причем совершенно разной природы – вещных, обязательственных, корпоративных, исключительных… Все эти права могут существовать в электронной форме, не создавая нового вида гражданского права…» [4].
Для того, чтобы цивилистическая наука признала самостоятельность данных прав, необходимо обосновать наличие у цифровых прав признаков, позволяющих отнести их разновидности имущественного права. Пока же такая специфика видна исключительно с точки зрения кодирования определенной информации, переноса осязаемых ранее признаков реальных объектов в информационное пространство. Однако такое кодирование с точки зрения частного права ни привносит ничего нового в характеристику возникшего права и его объекта. Напрашивается аналогия с передачей машины путем передачи ключей от нее: право на автомобиль возникло в момент передачи иного объекта, обеспечивающего доступ к его использованию. Однако ни у кого не возникает сомнений, что объектом этих прав выступает сам автомобиль, а ключ – лишь способ. Указанное позволяет поддержать тезис А. Соколова о том, что необходимо разграничивать цифровые права как объект и как средство удостоверения прав (цифровая запись), однако только в последней его части. Сами по себе цифровые права рассматривать как самостоятельный объект не следует, поскольку наличие права на объект должно давать значительно больше, чем возможность в любой момент ознакомиться с описанием соответствующего объекта гражданских прав. Ирония С. В. Сарбаша по этому поводу была достаточно уместна: «С тем же успехом можно было бы свести право на заказанный обед к возможности почитать меню» [4].
Итоговое определение цифровых прав в ГК РФ[3] таково: это названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам. Оно свидетельствует о том, что цифровые права признаются законодателем разновидностью имущественных прав, имеющих свою специфику в содержании и условиях осуществления. В настоящее время появляются серьезные научные работы, в которых обосновываются эти особенности и в которых аргументированно излагаются взгляды на правовую природу цифровых прав. В частности, следует отметить работу Л. Ю. Василевской, в которой правовед, проведя глубокое исследование гражданско-правовых проблем, возникающих в связи с появлением нового вида объекта, делает обоснованный вывод о том, что «цифровизация прав приводит к возникновению не нового вида имущественных прав, существующих наряду с обязательственными, корпоративными, исключительными правами, а к цифровому способу их фиксации» [2, с. 6].
Согласимся с ученым и в той части, что цифровизация неизбежно породит смену парадигм в науке гражданского права, поскольку традиционные конструкции лишь в определенной части могут быть использованы применительно к цифровым правам [2, с. 14].
Признавая бесспорную значимость изменений гражданского законодательства, нельзя не отметить, что иные виды объектов, предлагаемых к внесению в ГК РФ, так и не были в нем закреплены. Речь идет о легализации криптовалют путем закрепления понятия цифровых денег и о легализации сбора и обработки значительных объемов обезличенной информации (big data).
Вероятно, самым ожидаемым решением, которое приветствовалось бы многими, является решение о необходимости законодательного признания криптовалют. Призывы ученых к государству по этому поводу единодушны: «… конечно же, такое положение дел является недопустимым, так как оставляет определенный сегмент экономики без четкого правового регулирования, дающего возможность участникам сделок подобного рода защищать свои права с помощью действующего законодательства»; «… в настоящее время практикой развития цифрового общества продиктована необходимость разработки комплексного закона, регулирующего отношения между гражданами, юридическими лицами и органами государственной власти, иными органами публичного управления по вопросу осуществления операций с криптовалютой и иными финансовыми активами» [8; 11, с. 31].
Вместе с тем, обсуждаемые законопроекты по-разному определяют правовую природу криптовалют. Законопроект № 419059-7[4] устанавливает, что криптовалюта является имуществом, а Законопроект № 424632-7[5] рассматривает электронные деньги как средство платежа, одновременно помещая нормы о них в раздел, посвященный объектам гражданских прав. Причем оба способа легализации криптовалют вполне корреспондируют общемировой практике. Так, в Японии с апреля 2017 г. вступил в силу закон, в соответствии с которым криптовалюта получила статус платежного средства, а в Испании в период до 2014 г. они рассматривались как цифровые товары или вещи в рамках Гражданского кодекса и к их обороту применялись нормы о бартерных сделках [8; 5].
Обратим внимание, что Законопроект 424632-7 отказывается от использования понятий «криптовалюта», а вводит термин «электронные деньги». Представляется, что такое терминологическое решение достаточно спорно в силу уже устоявшегося понимания криптовалют на практике, на что обратили внимание и при оценке положений в заключении на Законопроект Правового управления Государственной думы РФ[6]. Кроме того, допуская использование цифровых денег для осуществления платежей (как платежного средства), прямо разрешается применение правил о цифровых правах. Другими словами, на цифровые деньги (под которыми понимается совокупность электронных данных, которая не удостоверяет никаких прав ни на какой объект) предлагается распространить правовой режим цифровых прав (под которыми, наоборот, понимается совокупность электронных данных, удостоверяющая права на объекты гражданских прав). Следовательно, на разные правовые явления (криптовалюты и цифровые права) по сути предлагается распространить идентичный правовой режим, что вызывает серьезное недоумение.
Переходим к заключительной части работы, в которой, как было обозначено ранее, следует оценить признаки объектов гражданских прав, предложенных в доктрине, для оценки их наличия в закрепленном виде объектов – цифровых правах и предлагаемых к закреплению – цифровых денег.
Так, В. А. Лапач в монографии, посвященной объектам гражданских прав, выделил следующие признаки, которым они должны отвечать: 1) общим и внешне наиболее характерным для всех объектов гражданских прав признаком является их дискретность (от лат. diskretus – разделенный, прерывистый), т. е. их качественная, а также физическая и (или) учетная определенность и обособленность от всех других объектов; 2) все объекты субъективных гражданских прав обладают одним общим для них качеством – способностью удовлетворять материальные, духовные и социальные потребности субъектов – носителей соответствующего права; 3) нормативно гарантированную возможность правового закрепления их за субъектами гражданского права (этот признак удобно именовать «юридической привязкой»); 4) необходимым признаком объектов гражданских прав следует считать и их системный характер. Под системностью автор понимает, во-первых, интегрированность правовой идеи об объектах прав в систему основных категорий права и, во-вторых, системное построение самой категории объектов [6, с. 364].
В свою очередь С. П. Гришаев отметил следующие признаки объектов гражданских прав: 1) дискретность, т. е. их физическая и (или) учетная определенность и обособленность от всех других объектов; 2) нормативно гарантированная возможность правового закрепления за их субъектами гражданского права; 3) правообъектность, т. е. признание объектом права по закону [3].
Кроме того, В. А. Белов выделил такие признаки как: 1) обособленность (внутреннее) единство объекта; 2) определенность объекта; 3) объект – результат труда; 4) признание ex lege [1, с. 264-271].
В определенной степени все ученые единодушны в том, что объект гражданских прав должен обладать такой обособленностью и определенностью, которая способна удовлетворить потребности субъектов путем возможного возникновения в отношении него определенных субъективных прав. Причем новые объекты должны вписываться в существующую систему объектов в качестве ее элемента. Применительно к ст. 128 ГК РФ это означает, что при закреплении новых объектов следует объяснить их взаимосвязь с уже существующими объектами. Законодатель, с одной стороны, пошел по самому простому пути: цифровые права не выделены как некие особые объекты гражданских прав, а отнесены к имущественным правам. С другой стороны, признать, что в цивилистической науке произведено детальное изучение и сложилось непротиворечивое учение об имущественных правах как объектах гражданских прав не приходится. Добавление к перечню имущественных прав цифровых прав (видового понятия), при отсутствии должной разработки родового понятия, породит лишь новые доктринальные и практические сложности.
При этом следует признать, что редакция ст. 128 ГК РФ вызывает вопросы с точки зрения характеристики закрепленного там перечня в качестве исчерпывающего. С одной стороны, перечень объектов сформулирован как закрытый, однако, с другой стороны, открытым осталась позиция по «иному имуществу». Законодатель исправил ошибку, критиковавшуюся многими, об отнесении безналичных денежных средств, бездокументарных ценных бумаг к имуществу, четко отнеся их в новой редакции к имущественным правам. Однако широкое понимание термина «имущество» и его открытый перечень не дает основание безапелляционно отбросить позицию о том, что и криптовалюты, цифровые коды, если они удовлетворяют имущественные потребности участников гражданско-правовых отношений, могут трактоваться как «иное имущество» и не требуют самостоятельного поименования в нормах ГК РФ. Вместе с тем, как уже было отмечено ранее, именно новизна указанных отношений требует от государства четкой позиции по включению данных объектов в гражданский оборот.
Изменение и корректировка норм гражданского законодательства в части объектов гражданских прав не является исключительным событием в последнее время. Ученые справедливо указывают, что исчерпывающий перечень объектов гражданских прав не является чем-то неизменным. Законодатель периодически меняет его состав и формулировки отдельных видов объектов [3]. Среди наиболее обсуждаемых в последние годы было решение об исключении из перечня объектов информации. В юридической литературе давались разные оценки подобного законодательного решения [9], однако, вызывает удивление, что Федеральным законом «О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации» от 18 марта 2019 г. № 34-ФЗ[7] не произошло возвращение информации в ст. 128 ГК РФ в качестве объекта гражданских прав. Такое законодательное решение было анонсировано Планом мероприятий по направлению «Нормативное регулирование» программы «Цифровая экономика Российской Федерации»[8]. В рамках указанного Плана прямо закреплена задача по устранению правовой неопределенности посредством включения информации в качестве объекта гражданских прав путем внесения изменений в ГК РФ и (или) иные нормативные правовые акты в части закрепления информации в качестве объекта гражданских прав. Данные изменения в ГК РФ планировалось внести в декабре 2018 г.
Необходимость реагировать на изменяющиеся общественные отношения и вводить новые виды объектов гражданских прав предопределена еще одним их свойством, которые выделяют в юридической литературе. Исследователи предложили именовать его свойством эмерджентности (от англ. еmergent – неожиданно появляющийся), при этом, прогнозируя, что по мере цифровизации общественной жизни будут возникать все новые и новые виды цифровых активов [10].
Резюмируя, следует сказать, что цивилистической науке придется смириться с тем, что доктринальная разработка проблем новых объектов гражданских прав, вызванных цифровизацией общественных отношений, будет происходить параллельно с внесением изменений в законодательство, а не предшествовать им. Слишком стремительное развитие в данной области, требует и более оперативной реакции научного сообщества в части разработки данной проблематики.
