В теории права система отрасли права определяется как ее внутреннее строение, структура и взаимосвязь образующих данную правовую отрасль элементов [6, с. 180–181; 3, с. 221]. Вопрос о системе российского уголовного права при всей его значимости относится к числу малоисследованных в отечественной уголовно-правовой науке: несмотря на активное использование данного понятия в специальной и учебной литературе, отсутствует общепризнанное определение данного правового явления. Традиционно, говоря о системе уголовного права, авторы указывают, что система данной отрасли состоит из двух подсистем: норм Общей части уголовного права и норм Особенной части уголовного права [8, с. 16–18; 4, с. 23]. Однако в последнее время в специальной и учебной литературе все чаще стала озвучиваться точка зрения, что определение системности уголовного права лишь через его деление на две части означает существенное урезание его социальной ценности, игнорирование в системе уголовного права таких первичных элементов, как уголовно-правовые нормы и институты. Представляется более правильным понимать построение системы уголовного права через такие составляющие, как уголовно-правовые нормы, отраслевые институты, юридические формы внешнего их выражения, а также уголовно-правовые отношения. Однако сами по себе эти элементы отраслевой системы достаточно разрозненны и не способны решить задачи, возложенные на данную отрасль права. Есть в системе уголовного права нечто, что их объединяет, определенные «правовые связки», благодаря которым все указанные элементы интегрируются в единое целое, в рамках которого возможно их эффективное сосуществование и взаимодействие. К числу интегрирующих правовых явлений для отрасли российского уголовного права, по нашему мнению, следует отнести так называемые коллизионные нормы и правоположения.
Коллизионные нормы в системе российского уголовного права существуют для разрешения коллизий между правовыми нормами. По своей сути коллизия норм — это возникающее на основе регламентирования одной фактической ситуации отношение между нормами, выступающее в форме противоречия или различия. Коллизии уже фактом своего существования подрывают основное свойство права, правовой системы — быть системным, гармоничным, единообразным и сбалансированным социальным регулятором общественных отношений, ибо они мешают нормальной, слаженной работе правовой системы и ее подсистем, подрывают эффективность правового регулирования, сказываются на состоянии законности и правопорядка, правосознании и уровне правовой культуры общества. Таким образом, коллидирующие нормы не только серьезно усложняют процесс правоприменения, но и низводят значимость права в целом.
Именно для разрешения коллизий и создаются специальные коллизионные правила (нормы), особенность которых состоит в том, что они участвуют в регулировании общественных отношений в комплексе с теми правовыми нормами, к содержанию которых отсылают правоприменителей и иных участников правового общения [1, с. 241; 7, с. 166]. В то же время они относительно самостоятельны по своему функциональному предназначению, ибо любое коллизионное правило регламентирует действия правоприменителя по выбору одной из коллидирующих норм применительно к конкретной ситуации. Это позволяет говорить о достаточной автономности данной группы норм в правовой системе, об их специфичном предмете регулирования. Кроме того, это также подчеркивает их юридическую силу и значение, они обладают «наибольшим властным началом» [2, с. 51], в силу которого и способны разрешить возникший конфликт правовых норм, установить порядок реализации сталкивающих нормативных предписаний и тем самым стабилизировать правовую систему, поддержать ее равновесное состояние. Соответствующее властное начало изначально на стадии правотворчества вкладывается в содержание коллизионных норм, ибо законодатель и иные субъекты правотворческой деятельности учитывают возможные конфликтные ситуации между различными правовыми нормами и формулируют правила их разрешения.
Коллизионные нормы указывают на конкретные нормативно-правовые предписания, подлежащие применению в том или ином случае. Фактом своего существования коллизионные нормы освобождают правотворческие органы от дальнейшего разъяснения и последующих изменений коллидирующих правовых норм. Но самое главное, они существенно облегчают правоприменительную деятельность, ибо дают правоприменителю ориентиры как поступить в конкретном случае, какую правовую норму или предписание выбрать. Таким образом, коллизионные нормы лишь юридически, а не фактически устраняют коллизионную проблему, ибо все конфликтующие правовые нормы и предписания остаются в правовой системе без изменений, уполномоченные субъекты лишь определяют, какие из них будут обладать безусловным приоритетом в определенной ситуации. В настоящее время самостоятельная подсистема коллизионных норм отсутствует как на отраслевом, так и на межотраслевом уровнях (сказанное не касается международного частного права, которое первоначально возникло и развивалось как коллизионное право), отдельные коллизионные предписания можно встретить в различных нормативно-правовых актах: так, в ч. 2 и 3 ст. 2 Федерального закона «О введении в действие Уголовного кодекса Российской Федерации» от 13 июня 1996 г. № 64-ФЗ и ст. 10 УК РФ содержатся специальные правила разрешения темпоральных коллизий межу правовыми нормами и предписаниями, принятыми в разное время. Эти правила относятся к группе хронологических коллизионных норм, сформулированных по принципу, что последующий закон по тому же вопросу отменяет действие предыдущего.
Помимо хронологических различают также содержательные и иерархические коллизионные нормы. Первые сводятся к тому, что специальная (исключительная) норма отменяет действие общей; а вторые — в случае противоречия норм разных по юридической силе приоритет имеет норма с большей юридической силой. Так, содержательная коллизионная норма закреплена в ч. 3 ст. 331 УК РФ, согласно которой уголовная ответственность за преступления против военной службы, совершенные в военное время либо в боевой обстановке, определяется законодательством РФ военного времени, т. е. при наличии указанных условий подлежит применению не гл. 33 УК РФ «Преступления против военной службы», а соответствующее специальное законодательство, которое в настоящее время пока не принято. Представляется, что оно будет иметь заведомо временный характер без включения в состав УК РФ. Во всяком случае, если бы это предполагалось, не имело бы смысла закреплять приведенную норму, так как в случае поглощения законодательства военного времени Уголовным кодексом РФ оно утрачивало бы свой специальный и самостоятельный характер, и применению подлежал бы УК РФ (в соответствующей редакции). По нашему мнению, основное иерархическое коллизионное правило для российского уголовного права можно сформулировать следующим образом: УК РФ обладает приоритетом в случае его противоречия иным правовым актам применительно к сфере уголовно-правового регулирования, за исключением Конституции РФ, решений Конституционного Суда РФ и ряда международно-правовых актов.
Отметим, что коллизионные нормы и правила должны исполняться правоприменителями для того, чтобы их решения были правильными, законными. В самих коллизионных предписаниях нередко употребляется словосочетание «применяется закон», т. е. соответствующим адресатам предписывается совершение определенных действий. Коллизионные правила (нормы) по своей сути относятся к числу обязывающих. Они возлагают на правоприменителей обязанность совершения определенных юридически значимых действий. Соответственно, что этой позитивной обязанности корреспондирует юридическое право: при нарушении коллизионных правил заинтересованные лица могут требовать отмены или изменения принятых решений.
В юридической практике нередко можно встретить ситуации противоречивого регламентирования одних и тех же общественных отношений нормативно-правовыми предписаниями различной отраслевой принадлежности, что вынуждает компетентные органы к формулированию коллизионных норм. Так, Конституционный Суд РФ по делу гражданина С. А. Красноперова выявил наличие и пробелов, и коллизий в российской правовой системе и сформулировал правила, необходимые для их преодоления. Суть дела заключалась в том, что заявителю отказали в возбуждении уголовного дела в порядке частного обвинения на том основании, что действующим уголовно-процессуальным законом РФ порядок привлечения к уголовной ответственности гражданина РФ, совершившего преступление, предусмотренное УК РФ, за пределами Российской Федерации, не регламентирован. Хотя согласно ст. 12 УК РФ, определяющей действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление вне пределов Российской Федерации, граждане РФ, совершившие вне ее пределов преступление против интересов, охраняемых данным кодексом, подлежат уголовной ответственности в соответствии с данным кодексом, если в отношении них по этому преступлению не имеется решения суда иностранного государства. Соответственно, по данному делу Конституционный Суд РФ установил наличие пробела в уголовно-процессуальном законодательстве и констатировал существование серьезной коллизии между материальными и процессуальными нормами.
Содержание соответствующих уголовно-правовых предписаний, уголовно-правовое регулирование этого вопроса требуют закрепления в уголовно-процессуальном законе подсудности соответствующих уголовных дел, с тем чтобы обеспечить как потерпевшим, так и обвиняемым возможность защиты своих прав и законных интересов, включая право на рассмотрение дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом, на основе вытекающего из ст. 1 (ч. 1), 6 (ч. 2), 17 (ч. 3) и 19 Конституции РФ принципа юридического равенства, которое может быть гарантировано лишь при условии взаимной согласованности норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства, без чего невозможно единообразное толкование и применение материальных и процессуальных норм.
По общему правилу, предусмотренному ч. 1 ст. 32 УПК РФ, уголовное дело подлежит рассмотрению в суде по месту совершения преступления, каковым признается то место совершения деяния, содержащего признаки преступления, где оно пресечено или окончено (ч. 2 ст. 32, ч. 1 ст. 73 и 152 УПК РФ; ст. 8, 11, 12, 14, 29 и 30 УК РФ). Данное правило — в силу ограничения юрисдикции РФ по судебному рассмотрению уголовных дел территорией РФ, если иное прямо не предусмотрено международным договором РФ или самим УПК РФ (например, в ч. 2 ст. 2), — не позволяет однозначно определить территориальную подсудность уголовных дел о преступлениях, совершенных вне пределов Российской Федерации.
Применительно к уголовным делам частного обвинения о предусмотренных УК РФ преступлениях, совершенных гражданами РФ в отношении граждан РФ вне пределов Российской Федерации (в частности, на морском судне, приписанном к порту иностранного государства и (или) плавающем под флагом иностранного государства). Это означает, что ч. 1 ст. 32 УПК РФ в системе действующего правового регулирования, в том числе во взаимосвязи с положениями ч. 2 и 3 той же статьи и регламентирующей изменение территориальной подсудности уголовного дела ст. 35 данного закона, — не согласуется ни с предписанием п. 1 ч. 1 ст. 6 УПК РФ, в силу которого уголовное судопроизводство имеет своим назначением защиту прав и законных интересов лиц и организаций, потерпевших от преступлений, ни с предписаниями ч. 1 и 3 ст. 12 УК РФ, закрепляющими право гражданина РФ на государственную защиту от преступлений, предусмотренных данным кодексом.
Отсутствие в действующем правовом регулировании подсудности уголовных дел, возможности однозначно определить суд, компетентный разрешить вопрос об уголовном преследовании по делу частного обвинения о преступлении, совершенном гражданином РФ в отношении гражданина РФ вне пределов Российской Федерации, позволяя правоприменителю отказывать в принятии к производству и в рассмотрении по существу соответствующих заявлений, умаляет права потерпевших от таких преступлений, ставит их и потерпевших от преступлений, совершенных на территории РФ, в неравное положение вопреки требованиям Конституции РФ, обязывающей государство охранять достоинство личности, не допуская его умаления, и обеспечивать всем потерпевшим в равной мере доступ к правосудию и компенсацию причиненного вреда.
Исходя из изложенного, Конституционный Суд РФ предписал федеральному законодателю внести в УПК РФ изменения, направленные на совершенствование правил определения подсудности уголовных дел о предусмотренных УК РФ преступлениях, совершенных вне пределов Российской Федерации. До внесения в УПК РФ соответствующих изменений, такие уголовные дела, по решению Конституционного Суда РФ, подлежат рассмотрению тем мировым судьей, чья юрисдикция распространяется на территорию, на которой проживают и потерпевший, и обвиняемый, а во всех иных случаях территориальная подсудность уголовного дела определяется председателем (заместителем председателя) вышестоящего суда с использованием процессуального инструментария, обеспечивающего баланс интересов потерпевшего и обвиняемого, полноту, объективность и соблюдение процессуальных сроков рассмотрения уголовного дела[1]. Примерно через год после вынесения этого решения ст. 32 УПК РФ была дополнена ч. 4–6 соответствующего содержания Федеральным законом от 21 октября 2013 г. № 271-ФЗ.
Не менее значимо, чем у коллизионных норм, значение правоположений в системе российского уголовного права. В самом общем виде они трактуются как определенные коллизионные правила, выработанные в судебной практике для преодоления правовых коллизий и правовой неопределеннности. Однако взгляды теоретиков права разнятся относительно сущности данного юридического явления. Так, по мнению одних ученых, под правоположениями следует понимать «устоявшиеся типовые решения применения юридических норм, которые реально приобретают черты общих правил» [1, с. 93]. По мнению других авторов, правоположениями являются «юридические правила, выработанные в ходе правореализующей практики и направленные на ее обслуживание» [2, с. 31]. Однако все исследователи едины в том, что данные правовые явления характеризуются своей функциональной направленностью на обслуживание нужд правоприменительной деятельности.
Правоположения создаются именно в процессе правоприменительной, а не правотворческой деятельности, вследствие чего их создателями являются судебные, правоохранительные и прокурорские органы. Правоположения не закреплены в официальных правовых источниках, они содержатся в индивидуальных правовых актах, принятых по конкретному уголовному делу. Кроме того, они уступают нормативно-правовым предписаниям по юридической силе и значению, более тесно связаны с фактическими обстоятельствами дела, как правило, не имеют собственных средств юридического обеспечения, но следуют отраслевым принципам, общим основам и смыслу уголовного законодательства и иным отраслевым источникам). Они создаются первоначально в связи с наступлением конкретных жизненных фактов и только затем начинают применяться ко всем аналогичным фактам как общее правило, т. е. это устоявшиеся и признанные позиции правоприменительных органов, которые с наибольшей определенностью отражают волю законодателя и оказывают определенное юридическое воздействие на участников общественных отношений, относящихся к предмету уголовно-правового регулирования.
Так, правоположением можно признать правило о том, что действия виновного следует квалифицировать по п. «г» ч. 2 ст. 158 УК РФ в тех случаях, когда имущество похищается из одежды, сумки или другой ручной клади, находившихся у живых лиц; следовательно, хищение имущества, находившегося при потерпевшем, после его убийства не может быть квалифицировано по п. «г» ч. 2 ст. 158 УК РФ[2]. Данное правило сформировалось в процессе правоприменительной деятельности, не закреплено ни в одном из формально-юридических источников уголовного права, тем не менее оно строго соблюдается правоприменителями, исходя из анализа обзоров практики вышестоящих судебных органов. Очевидно, что данное правоположение соответствует принципам уголовного права (в первую очередь, принципам справедливости и гуманизма), общим основам и смыслу уголовного законодательства и иных отраслевых источников, а также иному отраслевому законодательству (включая положения Конституции РФ о праве на личную неприкосновенность граждан). Данное правило появилось в правоприменительной деятельности после дополнения в 2002 г. состава кражи новым квалифицирующим признаком «из одежды, сумки или другой ручной клади, находившихся при потерпевшем», первоначально оно было сформулировано в отдельных процессуальных документах в связи с наступлением конкретных жизненных фактов (как правило, связанных с убийством потерпевшего или обнаружением его мертвым), его признание не было повсеместным и только затем оно стало применяться ко всем аналогичным фактам как общее правило. В настоящее время это устоявшаяся и признанная позиция правоприменительных органов, которая с наибольшей определенностью отражает волю законодателя и оказывает существенное юридическое воздействие на субъектов охранительных правоотношений, возникновение которых обусловлено совершением уголовно наказуемых краж.
Таким образом, нужда в правоположениях возникает при выявлении возможности различного понимания уголовного законодательства и иных отраслевых источников, именно тогда правоприменитель вынужден в принимаемом индивидуальном правовом акте прописать единственно верный, по его мнению, смысл нормативно-правовых предписаний уголовно-правового характера. Правоположения необходимы, чтобы исключить возможность различной интерпретации содержания воли правотворческих органов в юридической практике. В первую очередь они призваны «обслужить» данное конкретное уголовное дело, в связи с которым и принимается соответствующий правоприменительный акт. Однако далее в силу авторитета соответствующего государственного органа и обдуманности его позиции по данному вопросу, не вызывающей сомнения ни у теоретиков уголовного права, ни у практиков, сформулированные им выводы приобретают широкое действие, применяются при расследовании и рассмотрении других дел. При этом следование правоположениям не носит обязательного характера, они лишены властного начала; правоприменители не могут официально ссылаться на них в материалах уголовных дел, т. е. сделанные выводы по конкретному уголовному делу отделяются от фактических обстоятельств, послуживших поводом для их формулирования (фиксирования) в правоприменительных документах, приобретают относительную самостоятельность. В то же время они неразрывно связаны с существующими уголовно-правовыми нормами, не могут применяться в отрыве от них, созданы для их обслуживания и приладки к актуальным потребностям социальной действительности.
Следовательно, правоположения следует признать своеобразными «праобразами» уголовно-правовых норм, дополнительным поднормативным средством юридического воздействия на общественные отношения. Как верно отмечают С. С. Алексеев и З. А. Незнамова, будучи объективированным результатом судебной и иной индивидуально-правовой деятельности компетентных органов, правоположения, не сливаясь с действующими нормами, представляют собой относительно самостоятельные правовые явления, специфическую разновидность правовой реальности; они лишены нормативности и формальной определенности, вырабатываются в ходе правореализующей деятельности и направлены на ее обслуживание, объективируются вовне в актах правоприменительных органов [1, с. 351; 5, с. 59–60]. Это некие рекомендательные установки, позиции правоприменительных органов, выраженные в индивидуальных правовых актах, принимаемых по конкретным уголовным делам и негласно признанные, получившие поддержку со стороны иных правоприменителей, которые в свою очередь начинают им следовать повсеместно.
Нужда в правоположениях возникает в связи с тем, что в ряде случаев распространение предписаний уголовного законодательства на конкретные общественные отношения требует от правоприменительных органов дополнительных усилий, а именно наиболее полного выражения государственной воли применительно к тому или иному уголовно-правовому отношению, ее развития, актуализации, а иногда и доформулирования. Именно такого рода правоприменительная деятельность и порождает правоположения. По своему содержанию всякое правоположение есть официальная позиция правоприменительного органа относительно понимания и реализации той или иной уголовно-правовой нормы в связи с возникновением определенной жизненной ситуации, подпадающей под действие уголовного закона. Юридической формой (своеобразным источником) для правоположений выступают, как правило, приговоры судов по конкретным уголовным делам, определения и постановления вышестоящих судебных инстанций, инструкции Генерального прокурора РФ и т. п.
Социологические исследования, проводимые автором настоящей работы свидетельствуют о том, что правоприменители в своей профессиональной деятельности ориентируются на правоположения; ибо и в судебной, и в прокурорской системах, и в правоохранительных органах принимаются меры по обеспечению единообразного разрешения принципиальных и спорных вопросов и считается ненормальным принятие разных, зачастую противоположных, решений по аналогичным уголовным делам.
Относительно момента возникновения правоположения в специальной литературе высказана следующая точка зрения: «лишь с момента закрепления в актах правоприменительных органов выработанные в ходе теоретического осмысления судебной практики правила преодоления коллизий норм права приобретают статус “правоположения”, представляют собой относительно самостоятельные правовые явления, специфическую разновидность правовой реальности» [10, с. 35]. Позволим себе не согласиться с данным высказыванием по той причине, что соответствующие положения правоприменительных актов приобретают статус «правоположения» не в момент закрепления в соответствующем индивидуальном правовом акте, а с момента их признания (одобрения) другими правоприменителями в виде следования им в своей практической деятельности, последующего опосредования в иных актах правоприменительных органов, в момент констатации их достаточно распространенной востребованности, признания их устоявшимися, т. е. когда соответствующее положение из единичного разъяснения по конкретному уголовному делу трансформировалось в некое общее правило, распространенное и общепризнанное в правоприменительной среде, тогда мы можем говорить о появлении нового правоположения.
Применение правоположений позволяет, не изменяя сложившейся системы уголовного права, преодолевать правовые коллизии и неопределенности в каждом конкретном случае возникновения соответствующей спорной ситуации. Таким образом, правоположения выступают одним из способов преодоления коллизионных и пробельных ситуаций, возникающих в системе уголовного права, дорабатывают ее, совершенствуют и видоизменяют без задействования громоздкой и длительной процедуры внесения поправок и дополнений в действующие отраслевые формально-юридические источники. Именно правоположения в состоянии компенсировать естественное отставание уголовного права от динамики общественных отношений, могут устранять противоречия между относительным «консерватизмом» исследуемой отрасли права и изменчивостью общественной жизни, способны обеспечить их сцепку и системное взаимодействие. Все это подтверждает наш вывод о том, что правоположения являются важным элементом системосохраняющего механизма в праве (в том числе и в уголовном праве).
Обобщая все изложенное, отметим, что правоположения — это объективированные в индивидуальных актах правоприменительных органов специальные правила преодоления коллизионных и пробельных ситуаций, возникающих в системе уголовного права, признанные и одобренные иными правоприменителями, которые следуют им в своей профессиональной деятельности, придавая им тем самым востребованный характер.
В то же время правоположения менее авторитетны, чем нормативно-правовые предписания, содержащиеся в формально-юридических источниках уголовного права, достаточно непрочны, их в любой момент можно отвергнуть или модифицировать в связи с изменением позиций правоприменительных органов. Так, например, во второй половине 1990-х гг. благодаря опубликованию в Бюллетене Верховного Суда РФ решений по ряду конкретных уголовных дел о незаконном предпринимательстве сформировалось правоположение, согласно которому при исчислении крупного дохода как конститутивного признака данного состава преступления необходимо вычитать из него понесенные преступником расходы, связанные с осуществлением незаконной предпринимательской деятельности[3]. Однако впоследствии в связи с принятием Пленумом Верховного Суда РФ постановления «О судебной практике по делам о незаконном предпринимательстве и легализации (отмывании) денежных средств или иного имущества, приобретенных преступным путем»[4] данное правоположение было отвергнуто в связи с изменением позиций высшей судебной инстанции и закреплением новых правил в отраслевом формально-юридическом источнике (в названном постановлении Пленума Верховного Суда РФ). В настоящее время согласно п. 12 данного постановления под доходом в ст. 171 УК РФ следует понимать выручку от реализации товаров (работ, услуг) за период осуществления незаконной предпринимательской деятельности без вычета произведенных лицом расходов, связанных с осуществлением незаконной предпринимательской деятельности.
Отметим, что в специальной литературе подчеркивается необходимость трансформации правоположений, сформулированных правоприменителями в индивидуальных правовых актах, и не вызывающих сомнения ни у теоретиков, ни у практиков, в коллизионные нормы, их перевода в разряд нормативно-правовых предписаний путем опосредования в формально-юридических источниках уголовного права [9, с. 48; 10, с. 37]. Однако следует учитывать то обстоятельство, что соответствующие трансформационные процессы весьма протяженны по времени и ресурсозатратны (зачастую соответствующие правотворческие органы достаточно далеки от нужд правоприменительной деятельности «на местах», своевременно не осведомлены о существовании тех или иных противоречий, пробелов или неопределенностей в сфере уголовно-правового регулирования, либо сами подталкивают к формулированию правоположений, допуская различные логико-структурные дефекты в процессе уголовного правотворчества), в то время как потребности правореализационной практики вынуждают правоприменителей действовать «здесь и сейчас», работать с имеющимися нормативно-правовыми предписаниями уголовно-правового характера, без оглядки на возможные в будущем изменения уголовного законодательства и других отраслевых источников. Поэтому правоположения являются неотъемлемыми реалиями современной российской правовой системы, были, есть и всегда будут, они помогают правоприменителям преодолевать возникающие на практике соответствующие неоднозначные ситуации. Правоприменительная практика своими решениями нейтрализует многие неясности, противоречия и пробелы, существующие в системе уголовного права. Мы не считаем такой способ разрешения соответствующих ситуаций идеальным, однако признаем его наиболее оперативным и оптимальным способом поднормативного юридического воздействия на уголовно-правовые отношения в современных условиях.
Зачастую существующие нормативно-правовые предписания уголовно-правового характера наполняются реальным содержанием, начинают работать, активно применяться на практике только после того как будут сформулированы правоположения, их обслуживающие; без них они достаточно абстрактны и мало востребованы (особенно это четко прослеживается в случае той или иной формальной неопределенности, противоречивости или пробельности соответствующих предписаний). Однако в настоящее время судебная практика даже не может сослаться на ранее вынесенные решения, содержащие правоположения — созданные ею правила, для обоснования принимаемого решения. В свете изложенного представляется целесообразным закрепить на законодательном уровне право судей ссылаться в обоснование своих выводов по уголовному делу на опубликованные решения (в частности, Верховного Суда РФ) по конкретным делам, в которых разрешены спорные вопросы применения уголовно-правовых норм.
Подводя итоги, можно заключить, что коллизионные нормы и правоположения являются системосохраняющими факторами для отрасли уголовного права, необходимыми для сохранения, защиты целостности правовой системы (и системы уголовного права в частности) от разного рода внешних и внутренних факторов, противодействующих ее нормальному функционированию. Благодаря существованию и применению коллизионных норм и правоположений в уголовно-правовой сфере происходит своеобразная обработка содержания системы уголовного права, обеспечивается необходимое сочленение и гармонизация ее элементов (уголовно-правовых норм, отраслевых институтов, юридических форм внешнего их выражения, а также уголовно-правовых отношений), т. е. поддерживается необходимый уровень их внутриотраслевого единства и целостности. Именно по этой причине коллизионные нормы и правоположения следует признать важными составляющими системы уголовного права, так и правовой системы в целом. Они вносят в уголовно-правовое регулирование известную устойчивость, стабильность, правовую определенность, обеспечивают полноту и эффективность юридической защиты прав человека и основных свобод и в то же время ограничивают возможность произвольных, необоснованных решений, делают систему уголовного права более рациональной. Именно благодаря коллизионным нормам и правоположениям существующая система уголовного права не остается беззащитной перед правовыми коллизиями, пробелами и неопределенностями, она как бы усиливает и дополняет себя соответствующими правилами, тем самым гарантируя отраслевую функциональность и самосохранение. В заключение отметим, что рассматриваемые феномены не являются сугубо уголовно-правовыми, они всеобъемны и вездесущи, пронизывают всю национальную правовую систему и действуют не только на отраслевом, но и на межотраслевом уровнях.
