Уголовно-правовая охрана судебной власти и лиц, наделенных полномочиями по ее осуществлению, является одним из признанных стандартов, необходимых для поддержания демократической системы правосудия. Проявление неуважения к суду, выражающегося в оскорблении участников судебного разбирательства, свидетельствует не столько о правовом нигилизме и низком уровне культуры, но и о пренебрежении установленными правилами проведения судебного заседания, демонстрации надуманного личного превосходства, допускающего уничижительное отношение к участникам процесса, негативном отношении к судебной власти и ее носителям. Поскольку любой судебный процесс – это всегда конфликт, спор, вербальная агрессия может возникать на любой его стадии, но, будучи управляемой формой человеческого поведения, ни при каких обстоятельствах не должна носить оскорбительный характер. Тем не менее, в структуре выявляемых преступлений против правосудия неуважение к суду обладает относительной распространенностью. Так, в 2016-2020 гг. за совершение таких деяний было осуждено 811 человек; при этом доля осужденных по ст. 297 УК РФ в общем количестве привлеченных к уголовной ответственности за совершение преступлений в отношении лиц, осуществляющих правосудие и предварительное расследование, составляет 70,8% (1145 человек)[1]. При данных обстоятельствах исследование проблематики, связанной с уголовно-правовой оценкой неуважения к суду, приобретает известную актуальность.
Уголовная ответственность за неуважение к суду известна достаточно давно. Фактически элементы охраны судебной власти появились одновременно с ее возникновением. Установление уголовно-правовой охраны сопутствовало становлению и укреплению российской государственности, формированию государственного аппарата и механизмов осуществления государственной власти. При этом укрепление авторитета правосудия осуществлялось, в том числе, посредством создания уголовно-правовых норм, направленных на защиту лиц, наделенных полномочиями по его отправлению. Периодизация уголовной ответственности за совершение преступлений против чести и достоинства личности уже была предметом научного анализа [1, с. 49–53]. Исходя из разработанных научных подходов, можно выделить три этапа эволюции института уголовной ответственности за неуважение к суду: дореволюционный или досоветский (до 1917 г.), советский (1917–1991) и постсоветский. В дореволюционный период он развивался в направлении, которое можно охарактеризовать с помощью конструкции «от общего к частному»: первично сформировались уголовно-правовые запреты, относящиеся к оскорбительному поведению безотносительно статуса потерпевшего, а впоследствии были выделены категории лиц, унижение чести и достоинства которых влекло более строгое наказание. Одновременно в этот период эволюционировали и представления об оскорбительной коннотации: если в первых памятниках российского права она не связывалась с нецензурной бранью, то в дальнейшем именно словесные оскорбления становились в центре содержания уголовно-правового запрета. Недопустимость использования табуированной лексики получила осмысление после принятия христианства на почве имплементации в общественную нравственность библейских запретов на сквернословие и богохульство [7, с. 78–85]. Так, в ст.ст. 2-4 Краткой редакции Русской правды характеристика оскорбления дается посредством описания оскорбительных действий (побоев): ударов рукоятью меча или мечом, но без цели нанести ранение (плашмя). Достаточно интересно, что в ст. 7 Краткой редакции Русской правды была установлена вира (штраф) за отсечение потерпевшему усов или бороды. Эти действия с точки зрения общественной морали того периода имели выраженный порочащий характер, могли быть совершены в целях публичного унижения потерпевшего. Понятие преступлений против чести сформировалось в Пространной редакции Русской правды[2]: так, в ст. 67 этого памятника древнерусского права говорится о таком деянии, как вырывание бороды, в ст. ст. 23-24 – об угрозе мечом. Впоследствии – в судных и уставных грамотах, действовавших, как известно, в статусе источников права в период феодальной раздробленности, – нормы о бесчестии получили дальнейшее развитие, дополнившись признаком публичности, а отчасти – и особыми характеристиками потерпевших (например, бояр, обладавших в социальной иерархии того исторического периода властными полномочиями).
В период образования централизованного государства и преодоления феодального сепаратизма, трансформации власти удельных князей в царскую власть этот подход получил дальнейшее развитие. Так, в Судебнике 1497 г. появился особый термин – «лай», – которым обозначались оскорбительные действия[3]. Исходя из этимологии этого слова в русском лексиконе, можно предположить, что к этому времени сформировалось представление не только об оскорблении действием, но и о словесных оскорблениях. Более того, вследствие достаточно сильных позиций церкви (несмотря на признание ею верховенства светской власти [6, с. 398–405]) и появления в законодательстве преступлений религиозного характера, нецензурная брань стала осознаваться не только как безнравственное, но и как преступное поведение. В Судебнике 1550 г. содержались развернутые положения об ответственности за нанесение бесчестья (оскорбления в устной форме, а также ложного доноса)[4]. Ст. 26 Судебника 1550 г. дифференцировала размер назначаемого наказания в зависимости от сословной принадлежности потерпевшего. При этом в современном понимании представителями власти могли бы считаться: дети боярские, дьяки палатные и дворцовые, тиуны, доводчики и праветчики. Две последние категории лиц имели непосредственное отношение к осуществлению правосудия и исполнению судебных актов.
Соборное уложение 1649 г. содержало три самостоятельные главы, в каждой из которых можно обнаружить нормы, устанавливающие ответственность за посягательства на честь и достоинство особых категорий лиц[5]. В частности, в главе Х Соборного уложения – «О суде» – нашли отражение известные ранее правила, дифференцировавшие наказание за устное оскорбление (бесчестье), нанесенное лицам разной сословной принадлежности. При этом были установлены штрафные санкции за бесчестие лиц духовного звания, представителей власти и иных субъектов, которые рассматриваются современными исследователями как формы компенсации морального вреда [12, с. 58–61]. В ст. ст. 27-99 главы Х уложения можно обнаружить упоминания различных словесных конфликтов между представителями этих сословий; при этом ряд посягательств мог совершаться и специальным субъектом. В положениях этой главы имеется и четкое указание на неприличную форму оскорбления – бесчестие «непригожим словом» (ст. ст. 90, 99, 105-106, при этом в последних двух статьях, по сути, отражена ответственность за неуважение к суду, выразившееся в оскорблении судьи или участников судебного разбирательства). Таким образом, Соборное уложение 1649 г. содержало совокупность норм, устанавливающих ответственность за оскорбление в различной форме, и четко сформировавшийся законодательный подход к недопустимости оскорбительных действий в отношении представителей не только светской, но и духовной власти.
В положениях Артикула воинского 1715 г. можно выявить формирование правил о недопустимости публичного и непубличного оскорбления главы государства, оскорбительного поведения на военной службе, устных и письменных оскорблений. В частности, арт. 177 главы ХХ запрещал публичную нецензурную брань и распевание непристойных песен, т.е. содержал общую норму, ориентированную на защиту общественной нравственности. Значительное внимание в его положениях уделялось юридическим последствиям оскорбления военачальников и иных должностных лиц. Из этого можно заключить, что в период абсолютизма состоялась окончательная криминализация оскорбительного поведения, адресатом которого становились, в том числе и судьи. Наличие общего запрета на использование оскорбительной лексики стало гарантией защиты чести и достоинства участников судебного разбирательства.
Утвержденное в 1845 г. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных[6] в целом отражает выявленные тенденции. Раздел IV Уложения о наказаниях уголовных и исправительных впервые в российской истории получил название «О преступлениях и проступках против порядка управления». Это означало, что основные подходы к пониманию порядка управления как объекта, требующего уголовно-правовой охраны, полностью сформировались, и на их базе происходила дальнейшая эволюция уголовной ответственности за оскорбление представителя власти и неуважение к суду. Оскорбительным действиям в отношении представителей власти была посвящена отдельная глава этого раздела – «Об оскорблении и явном неуважении к присутственным местам и чиновникам при отправлении должности». Она включала 15 статей, в которых оскорбительные действия были систематизированы по форме и содержанию: письменные оскорбления (составление и распространение сочинений и изображений, оскорбительных для высших в государстве мест и лиц, а также для губернских и прочих присутственных мест, управлений и должностных лиц), устные оскорбления, нанесенные представителям власти при исполнении ими служебных обязанностей (данные преступления совершались в месте расположения органа исполнительной власти или суда), оскорбления в устной форме или действием, совершенные вне присутственных мест, но в отношении чиновника и в связи с исполнением им служебных обязанностей. Письменные оскорбления могли быть выявлены также в жалобах и заявлениях, подаваемых в органы государственной власти, т.е. в этот период времени законодательно закрепилась форма выражения суждений в письменных документах. При этом в ст. ст. 305-306 Уложения четко указывалось, что названные действия совершаются в связи с исполнением служебных обязанностей, имеют неприличную форму («ругательные письма»). Наказуемым признавалось также составление и распространение сочинений, содержащих недозволенные суждения о постановлениях и действиях правительства (ст. 307), что фактически означало установление уголовно-правового запрета не только на использование элементов унижения чести и достоинства при взаимодействии с представителями государственного аппарата, но и на критическое отношение к существующей системе управления. Уголовную ответственность влекло и ознакомление с сочинениями или изображениями такого содержания, а также недонесение об их обнаружении. Кроме того, оскорбление признавалось уголовно наказуемым и в том случае, когда оно было нанесено частному лицу, но в месте расположения государственного органа (ст. 314).
Как видно из изложенного, в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных подчеркнута неприличная форма оскорбления, однако имеется неопределенность в его содержании. Исходя из этого, требовалось доктринальное толкование слов, изображений и действий как оскорбительных. Например, Н.С. Таганцев полагал, что оскорбление направлено только на выражение презрения к нравственным качествам потерпевшего [11, c. 721]. Возражая ему, Н.Н. Розин утверждал, что оскорбление направлено на «честь, желание обладать честью и пользоваться соответствующим уважением» [8, c. 45–49]. Из этого следует, что при совершении оскорбления может причиняться вред не только нравственным качествам, но и иным благам. При этом оскорбление причиняет ущерб не только личной чести и достоинству, но и авторитету занимаемой им должности.
Уголовное уложение 1903 г. справедливо признается последним фундаментальным актом дореволюционной России в сфере уголовной политики [9, c. 183–187]. Глава 6 «О неповиновении власти» содержала ст. 154, согласно которой преступным являлось неуважение к власти, сопряженное с совершением явно неприличного поступка в присутственном или общественном месте. При этом неуважение к власти включало оскорбления в письменной и устной форме, а также действием (насилием над личностью). Кроме того, в системе преступлений против общественной нравственности имелась норма об ответственности за произнесение бесстыдных слов (нецензурную брань в общественном месте, ст. 280). Таким образом, Уголовное уложение 1903 г. сохранило общий подход к рассредоточению норм об оскорблении в зависимости от непосредственного объекта посягательства, особенностей статуса и личности потерпевшего и форм оскорбительного поведения.
Исходя из изложенного, можно заключить, что в досоветский период произошла определенная трансформация представлений об объекте уголовно-правовой охраны, и применительно к оскорбительному поведению в отношении судей и участников судебного разбирательства таковым стали признаваться не только честь и достоинство личности, но также и авторитет занимаемой потерпевшим должности, и установленный в государстве порядок управления. Самостоятельная криминализация именно неуважения к суду произошла в дальнейшем; как представляется, это связано с более четким нормативным регулированием разделения властей в советском законодательстве.
Так, УК РСФСР 1922 г. развил ряд положений дореволюционного российского законодательства об оскорблении представителей власти, отграничил публичное оскорбление от непубличного, а также дифференцировал общественную опасность оскорбления носителя властных полномочий от оскорбления иных лиц. В том числе, была установлена ответственность за публичное оскорбление отдельных представителей власти (ст. 88). Достоинством этой нормы можно назвать краткое изложение наказуемого деяния и четкое указание на его публичный характер, исключающее квалификацию по этой статье оскорбление на бытовой почве. Однако существенным недостатком этого положения следует признать правовую неопределенность в статусе потерпевшего, поскольку термин «отдельные представители власти» не получил пояснений. При этом в ст. 172 УК РСФСР 1922 г. устанавливалась «базовая» норма, на основании которой наступала ответственность за оскорбительное поведение. В свою очередь, в УК РСФСР 1926 г. формы оскорбительного поведения получили развернутое отражение.
Как и в УК РСФСР 1922 г., в системе преступлений против порядка управления имелась норма об ответственности за публичное оскорбление представителей власти, совершенное при исполнении ими служебных обязанностей. Вместе с тем, из характеристики потерпевших было исключено слово «отдельные», что означало распространение уголовно-правовой охраны на всех представителей власти. В дальнейшем – в ст. 192 УК РСФСР 1960 г. – появился самостоятельный уголовно-правовой запрет оскорбления представителя власти или представителя общественности, выполняющего обязанности по охране общественного порядка, если оно совершено публично и в связи с исполнением этими лицами возложенных на них обязанностей. Ст. 176.3 УК РСФСР 1960 г. устанавливала ответственность за оскорбление судьи или народного заседателя. Эта норма, включенная в Особенную часть УК РСФСР 1960 г. в 1989 г., располагалась в главе о преступлениях против правосудия.
Таким образом, в советский период произошло окончательное оформление уголовно-правового запрета оскорбительного поведения в отношении судей и иных участников судебного разбирательства и появилось четкое представление о структуре объекта такого преступления. Основной объект в этом составе, безусловно, характеризует общественные отношения в области реализации судебной власти, тогда как честь и достоинство потерпевших выступают дополнительным объектом посягательства.
В современный период ст. 297 УК РФ разграничивает две формы оскорбительного поведения, дифференцируя их по признаку адресата вербальной или иной агрессии уничижительного содержания. При этом «базовая» норма об уголовной ответственности за оскорбление исключена из текста уголовного закона еще в 2011 г. В ч. 1 ст. 297 УК РФ участники судебного разбирательства, по отношению к которым виновный осуществляет оскорбление, не названы, тогда как в ч. 2 ст. 297 УК РФ круг потерпевших определен более четко: судья, присяжный заседатель и иное лицо, участвующее в отправлении правосудия. Кроме того, в ст. 17.3 КоАП РФ предусмотрена административная ответственность за неисполнение законного распоряжения судьи о прекращении действий, нарушающих установленные в суде правила.
В большинстве случаев оскорбительное поведение сопровождается нецензурной бранью, унижающей честь и достоинство потерпевшего. Словесно-смысловые конструкции оценочного характера относятся непосредственно к личности потерпевшего и противоречат правилам поведения, принятым в обществе. В ходе исследования автором изучены приговоры по 150 уголовным делам и в 136 из них (более 90%) именно нецензурная брань являлась способом выражения отрицательной оценки личных или профессиональных качеств потерпевшего как представителя власти или участника процесса. Практически такое же число дел (134) содержали сведения о привлечении подсудимого к административной ответственности по ч. 2 ст. 17.3 КоАП РФ – за неисполнение законного распоряжения судебного пристава по обеспечению установленного порядка деятельности суда, поскольку в ходе конфликта должностные лица данной категории обычно участвуют в пресечении незаконных действий.
Как правило, подсудимые объясняют содеянное взволнованным эмоциональным состоянием, фактически не отрицая вины в совершении преступления. В единичных случаях выдвигается версия об оговоре со стороны потерпевших и свидетелей[7] или же о неправильной интерпретации высказываний как имеющих оскорбительный характер, но неконкретизированных и потому не относящихся к личности конкретного участника процесса[8].
Практика уголовного преследования за неуважение к суду показывает, что чаще потерпевшими от оскорбления признаются судьи (60%) и государственные обвинители (30%), а на долю иных участников судебного разбирательства приходится не более 10%. Это объяснимо, поскольку именно судья и прокурор в большинстве случаев ассоциируется у виновных с властной деятельностью, результатом которой они недовольны. Совершая оскорбление, виновный стремится умалить авторитет судебной власти или органов прокуратуры. Публичный характер оскорбления и обстановка его совершения – публичным способом, в присутствии иных участников судебного разбирательства позволяет заключить, что виновными осознается и противоправность содеянного, и процессуальная функция потерпевшего.
Хотя конфликтная ситуация подразумевает особое эмоциональное состояние ее участников, положения закона и сформировавшаяся практика их применения полностью исключают допустимость использования бранных выражений. При этом недопустимым является не только использование нецензурной брани, но и соответствующих коннотаций (ассоциаций, которые вызывают определенные слова, употребленные в конкретном контексте), а также грубых просторечных выражений[9]. Законодательно закрепленный перечень такой лексики отсутствует, совокупность лексических единиц, недопустимых в публичном использовании, является достаточно очевидной. Совершая оскорбительные действия, виновный понимает, что он препятствует законной деятельности судьи, находящегося при исполнении служебных обязанностей, или же наносит оскорбление в связи с их исполнением. Кроме того, он осознает, что использование ненормативной лексики подразумевает негативную оценку как законных действий судьи, так и целей и задач правосудия.
Следует согласиться с утверждением о том, что «в современный период люди не привыкли отвечать за слова» [3, с. 234–237], поэтому могут и не рассматривать нецензурную брань как способ унижения достоинства другого человека. Однако это не означает, что такая версия может исключать уголовную ответственность за оскорбление представителя власти. Напротив, в данном случае сам факт привлечения к уголовной ответственности может выполнить превентивную функцию и сформировать у лица надлежащее представление о допустимой и недопустимой устной речи. Кроме того, при совершении рассматриваемого преступления лицо адресно высказывается в отношении потерпевшего, что позволяет говорить о полном понимании противоправности своих действий. Иными словами, виновный осознает: недопустимость использования нецензурной брани в межличностном общении, умаление при ее адресном выражении потерпевшему авторитета занимаемой им должности, опорочивание чести и достоинства представителя власти.
Место совершения преступления, предусмотренного ст. 297 УК РФ, не ограничивается только залом судебного заседания или помещением суда. Современная практика свидетельствует о том, что оскорбление может быть нанесено посредством размещения негативной информации о личности судьи с использованием ресурсов сети «Интернет», в частности, на общедоступных форумах. Выражая недовольство решением судьи, участник форума может использовать ненормативную лексику или иные приемы оскорбительного поведения. Если судом будет установлена мотивационная связь между размещенным контентом и фактом отправления правосудия потерпевшим по конкретному делу, квалификация содеянного по ст. 297 УК РФ является законной и обоснованной. При изучении правоприменительной практики «виртуальные» оскорбления использовались в единичных случаях, однако их оценка на основании ст. 297 УК РФ достаточно объективна. В основе преступного поведения, как и в случае использования контактной формы оскорбления, находится недовольство принятым процессуальным решением[10].
Правоприменительная практика по ст. 297 УК РФ испытывает воздействие лингвистического противоречия, связанного с определением формы оскорбления, а именно возможности ее отождествления исключительно с нецензурной бранью и иными действиями, которые можно признать в равной степени и неприличными, и унижающими честь и достоинство потерпевшего. При этом доводы ученых о том, что в случае оскорбления представителя власти или участника судебного разбирательства сама по себе форма не имеет значения и таковым может быть признана как нецензурная брань, так и использование иных лексических конструкций [5, с. 133–155], пока не оказывают существенного влияния на формирование представлений правоприменителей. Между тем, отсутствие четких представлений о пределах наказуемости оскорбительных действий также создает искусственную латентность преступлений, предусмотренных ст. 297 УК РФ.
В целом достаточно дискуссионным является утверждение о том, что унизительная отрицательная оценка деятельности потерпевшего, не задевающая его достоинство, не образует состава оскорбления представителя власти [2, c. 29]. Так, критика деятельности представителя власти в правовом государстве допустима, равно как и негативная оценка, даваемая при этом. Но она должна исключать использование унижения достоинства, строиться на объективно выраженных претензиях к служебной деятельности или порядку ее осуществления. Применительно к неуважению к суду является очевидным, что, использовав эту конструкцию в названии уголовно-правового запрета, законодатель подразумевал недопустимость какого-либо некорректного поведения и стремился поддержать авторитет судебной власти и осуществления правосудия как одной из ее конституционных форм реализации. Для сравнения, в зарубежных уголовно-правовых исследованиях констатируется необходимость существования достаточно строгой ответственности за неуважение к суду [15, p. 108–133], а также то обстоятельство, что его формы не исчерпываются оскорблением участников судебного разбирательства, обладая значительной вариативностью [13, p. 51–70]. Ученые исходят в данном случае из того, что приоритетным для уголовно-правовой охраны является именно механизм осуществления судебной власти и особый статус лиц, уполномоченных выносить судебные акты [14, p. 202–227].
Как представляется, упрощение понимания оскорбления как нецензурной брани в адрес потерпевшего является излишним и не отвечающим характеру и степени общественной опасности этого деяния. Поскольку отдельный учет способов совершения преступления в данном случае не ведется, подробная информация об этом становится недоступной. Иными словами, невозможно определить, насколько часто оскорбление состоит в нецензурной брани, использовании иной (нетабуированной) лексики или изображений, а также иных действиях, направленных на создание искаженного образа судьи или иного участника судебного разбирательства. По материалам изученных уголовных дел можно сделать вывод о том, что нецензурная брань в большинстве случаев признается оскорблением (в 75% дел формой оскорбления, еще в 15% – обстоятельством, сопутствующим оскорблению). Однако выявить случаи признания оскорбительными реплик, не имеющих табуированного содержания, достаточно сложно.
Так, только в единичных случаях оскорблением признавались высказывания, облеченные в цензурную форму, но имеющие унизительный для потерпевшего по ч. 1 ст. 297 УК РФ характер. Например, слова «педофил»[11], «чмо»[12], «лох»[13] и пр., являются менее табуированными, но признаны вульгарной лексикой. Для сравнения: при рассмотрении уголовных дел об оскорблении судей и иных участников судебного разбирательства по ч. 2 ст. 297 УК РФ квалифицировались случаи размещения в сети Интернет копии судебного решения с комментариями о личности судьи (исполненными без применения ненормативной лексики)[14], а также, как указывают некоторые авторы, ситуация, когда подсудимый разместил личные данные судьи на сайте знакомств, сопроводив их формулировками циничного содержания [10, c. 48].
Правовой нигилизм справедливо признается своеобразным социокультурным феноменом, оказывающим негативное воздействие на процесс поддержания общественного порядка [4, с. 58–63]. В современной России правовой нигилизм проник практически во все общественные отношения, но при этом государственная программа, направленная на его минимизацию, так и не была реализована. При этом указанный социокультурный феномен является опасной деформацией правосознания и детерминирует неуважение к суду в той мере, в какой субъект преступления допускает при взаимодействии с ним использование унизительных словесных конструкций или действий. Очевидно, что представления о надлежащей форме контакта с судьями и иными участниками судебного разбирательства у виновного имеются, но он грубо игнорирует общепринятые правила, относящиеся к субординации и уважению авторитета государственной власти и занимаемой потерпевшим должности. Именно поэтому преодоление правового нигилизма является доминирующей задачей, одним из инструментов решения которой в действующем уголовном законодательстве выступает установление ответственности за неуважение к суду.
Недопустимость проявлений оскорбительного поведения при участии в судебном разбирательстве представляется очевидной, вследствие чего содержание положений ст. 297 УК РФ является доступным для понимания гражданами, использующими некорректную форму выражения собственного эмоционального состояния в условиях конфликтной ситуации.
Таким образом, исследование эволюции и перспектив правового регулирования института уголовной ответственности за неуважение к суду позволило сделать вывод о наличии в отечественном уголовном законодательстве специального механизма уголовно-правовой охраны установленного порядка осуществления правосудия, который видится полностью оправданным и представляющим важную гарантию защиты чести и достоинства участников судебного разбирательства, при этом необходимость поглощения положений ст. 297 УК РФ нормой, устанавливающей ответственность за оскорбление представителя власти (ст. 319 УК РФ), отсутствует. Данный вывод подтверждается и тем обстоятельством, что особенности квалификации неуважения к суду сформировались на основе длительной исторической эволюции соответствующего уголовно-правового запрета, в ходе которой произошла трансформация представлений об объекте данного преступления. В действующем уголовном законодательстве неуважение к суду как состав преступления сконструировано на основе приоритета поддержания авторитета судебной власти и важности гарантий осуществления правосудия, а оскорбление представителя власти, в свою очередь, посягает на установленный порядок управления, из которого реализация судебной власти выделена как самостоятельная группа защищаемых отношений. Кроме того, положения ст. 297 УК РФ распространяются на все прецеденты неуважения к суду, а не только на выявленные факты оскорбительного поведения в отношении лиц, обладающих статусом судьи.
