Почти год назад увидела свет рецензируемая работа[1]. Сразу скажем, что это добротно выполненное научное исследование. Его отличает четкость и оригинальность изложения, комплексный характер решения поставленной проблемы, выверенная методология исследования, широкая источниковая база, аргументированность практических рекомендаций. В условиях грядущего реформирования процессуального законодательства и законодательства о несостоятельности (банкротстве) идеи о совершенствовании Федерального закона от 2 октября 2007 г. «Об исполнительном производстве»[2], высказанные П. А. Чегоряевой, кажутся более, чем актуальными. Кроме того, доклад и приложение к нему обладают редким свойством быть катализатором дальнейших исследований в заданном направлении. Хотя аннотация адресует издание ученым и практикам сферы судопроизводства и исполнительного производства, в тексте можно заметить «морковки» и для специалистов по истории российского права, по римскому праву и по международному публичному и частному праву.
Вместе с тем, ряд моментов вызывает вопросы.
- Автор четко выделяет две модели исполнительного производства: судебную и административную, убедительно демонстрируя достоинства последней. Основными параметрами разграничения двух моделей, по мнению автора, выступают а) ведомственная подчиненность судебных приставов, б) наличие специального закона об исполнительном производстве либо регламентация гражданским процессуальным законодательством, в) общий судебный или дисциплинарный порядок обжалования действий судебных приставов (стр. 24 – 25 доклада).
В докладе «не замечаются» работы, в которых отстаивается идея передачи (возврата) функций по обеспечению исполнения судебных решений самим судам [2]. Аргументом, заслуживающим внимания в контексте доклада, является установленная Европейским судом по правам человека связь исполнения судебного решения с правом на справедливое судебное разбирательство, предусмотренным ст. 6 Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод[3].
Кроме того, сравнение должно предполагать выделение не только различий, но и общих черт названных моделей (что, кстати, неоднократно подчеркивает и сам автор). Это и служебный статус судебных приставов в обеих моделях, и возможность обжалования их действий в порядке подчиненности, и процессуальный характер деятельности (вопрос только в её квалификации как гражданско- или административно-процессуальной). Подробная характеристика отношений как процессуальных изложена в работе Кристины Сергеевны Морковской [5].
- Помимо судебной и административной, в докладе моделями названы и иные формы организации исполнительного производства.
В основу типологии положены разнообразные критерии: территориальный (белорусская, российская, швейцарская, австрийская модель), исторический (советская модель, модель Российской империи). Однако вопрос о соотношении исполнительного производства и неторговой несостоятельности физических лиц решен только применительно к российской модели и затронут применительно к законодательству Российской империи.
- Лейтмотивом в докладе звучит мысль о том, что для России и других стран постсоветского пространства судебная модель – историческое прошлое (СССР и Российской империи), возврат к которому, по крайней мере, не целесообразен.
Страной, воспринявшей советскую судебную модель исполнительного производства, названа Беларусь. При этом автор совершенно верно отмечает недопустимость «навязывания» административной модели дружескому государству. Вместе с тем, с 1 января 2014 года в Беларуси было осуществлено коренное реформирование системы исполнительного производства[4]. Во-первых, в стране ликвидирована раздвоенная система судебных исполнителей общих и хозяйственных (ныне экономических) судов. Во-вторых, внедрена административная модель исполнительного производства путем передачи в ведение Министерства юстиции РБ и формирования системы органов принудительного исполнения во главе с Главным судебным исполнителем. В-третьих, реализация ряда полномочий суда по рассмотрению вопросов, возникающих при исполнении судебных постановлений и иных исполнительных документов, предусмотренных в разделе IX ГПК РБ и разделе IV ХПК РБ, передана органам принудительного исполнения. В 2014 году произошло также объединение Верховного суда Республики Беларусь и Высшего хозяйственного Суда Республики Беларусь[5]. Грядет введение в действие закона об исполнительном производстве, проект[6] которого в середине 2015 года был принят Палатой представителей в первом чтении. Подобные шаги, наряду со сложившейся договорной базой сотрудничества ведомств юстиции[7], несомненно, способствуют формированию единого правового пространства Союзного государства.
- Привлекательным представляется тщательнейший учёт автором законодательных формулировок.
Так, докладчик четко разводит общую и специальные правовые формы принудительного исполнения, а также квалифицирует исполнительное производство, регулируемое соответствующим Федеральным законом 2007 г., именно как общую форму (в рамках которой возможен общий и особый порядок исполнения), а конкурсное производство и процедуры, в которых исполнение требования, содержащегося в исполнительном документе, осуществляют агенты исполнения, – как специальные формы (стр. 15, 18 – 19).
П. А. Чегоряева обращает внимание на необходимость разграничения судебной защиты нарушенных прав и восстановления субъективных прав, получивших судебную защиту, принципа судебной защиты гражданских прав и принципа обеспечения восстановления нарушенных гражданских прав (стр.11).
Если в отношении первого положения возражений нет, то второй момент верен с оговорками. Во-первых, разграничение судебной защиты и восстановления нарушенных прав имеет место не только в аспекте возможности или невозможности гарантирования, а также институциональной составляющей, как указывает автор. Нельзя забывать, что судебная защита – это одна из возможных форм защиты, посредством которой осуществляется использование предусмотренных законом способов защиты нарушенных гражданских прав (ст. 12 ГК РФ). Кроме того, если продолжить линию автора по строгому текстуальному толкованию норм ГК РФ, то получится, что законодатель использует формулу «восстановление нарушенных прав» далеко не ко всем способам защиты. По сути, сюда относится восстановления положения, существовавшего до нарушения права, и пресечения действий, нарушающих право или создающих угрозу его нарушения, и возмещение убытков (ст. 12, 15). В отношении признания недействительным акта государственного органа или органа местного самоуправления, как способа защиты (ст. 13), восстановление прав законодатель вообще противопоставляет защите другими способами. В-третьих, судебная форма может использоваться не только для восстановления нарушенных прав, но и для пресечения действий, нарушающих гражданские права.
- Существенное место в докладе занимает разработка теоретических положений сравнительно-исторического (стр. 4 – 5), сравнительного метода и метода сравнительного правоведения ( стр. 45 – 54). В её ходе автор не только выделяет существенные характеристики подходов ведущих исследователей (М. М. Ковалевского, М. Анселя, Р. Давида, В. А. Козлова, С. Л. Зивса, А. А. Тилле), но и даёт корректную оценку современным диссертационным исследованиям по научной специальности 12.00.15, использовавшим данные методы.
В связи с этим несколько странным выглядят, по крайней мере, два момента. Во-первых, это игнорирование работ советского периода, посвященных исполнению судебных решений [например: 1, 6], что, скорее всего, объясняется сугубо утилитарными соображениями, а именно, отсутствием в то время института несостоятельности.
Второй момент касается законодательного закрепления института паулианова иска. Кажется нелогичным рассмотрение моделей исполнительного производства на основе законодательного материала одних стран, а института оспаривания «подозрительных» сделок на основе положений кодексов других стран. Понятно, что во внимание принимаются наиболее яркие правовые решения, но «синхронизация» происходит только в отношении Российской Федерации и частично Швейцарии. Однако интерес представляет всё-таки современная, а не дореволюционная оценка швейцарского закона 1889 года[8].
- «Изюминкой» доклада следует назвать футурологический аспект исследования. Его составили законодательные предположения о разработке кодекса принудительного исполнения на основе административной модели; об издании специального закона о несостоятельности физических лиц; о совместной кодификации правил о неторговой несостоятельности и принудительном исполнении судебных актов, актов других юрисдикционных органов и должностных лиц; о возложении на судебного пристава-исполнителя функций конкурсного управляющего по делу о банкротстве физического лица; о наделении взыскателей по исполнительному производству паулиановым иском (стр. 8, 13 – 14, 32). Докладчик отмечает не только теоретические исходные данные для внедрения предлагаемых положения, но и правоприменительные предпосылки, в частности, взаимную рецепцию терминологии и институтов исполнительного производства и производства по делам о несостоятельности (банкротстве) (стр. 10 – 12).
Достаточно узкий подход объясним назначением доклада – участие в конкурсе Федеральной службы судебных приставов.
Вместе с тем, следует учесть с одной стороны, Концепцию единого Гражданского процессуального кодекса РФ [9], об обоснованности унификации цивилистического процесса заявляют и многие ученые [2]. С другой стороны, необходимо принять во внимание дальнейшую интеграцию правил судопроизводства по делам о торговой и неторговой несостоятельности, тем более, что правила о банкротстве физических лиц, были исключены из ГПК РФ Федеральным законом от 29 июня 2015,[10] который П. А. Чегоряева не могла учесть в своей работе по понятным причинам.
Нельзя сбрасывать со счетов и международную составляющую, а именно, используемые государствами-членами СНГ инструменты гармонизации законодательства об исполнительном производстве, в частности, модельные законы для государств-участников СНГ[11], и возможность их учета в законопроектной деятельности.
- Излишними с точки зрения логики изложения представляются затронутые в докладе вопросы признания и приведения в исполнение иностранных судебных и арбитражных решений. К ним автор обращается несколько раз: и в аспекте согласования российской и белорусской моделей принудительного исполнения (стр. 7), и в части суждений, касающихся необходимости (вернее, отсутствия таковой) определения о выдаче исполнительного листа на принудительное исполнение решений третейских судов (стр. 16 – 18), и в плане убедительной критики позиции В. В. Терехова об устарелости концепции государственного суверенитета (стр. 47).
Это вопросы, заслуживающие отдельного рассмотрения. Кроме того, если расширять тему доклада за счет транснациональной проблематики, то необходимо затрагивать и проблему правовой помощи по административным делам и её связи с правовой помощью по гражданским делам, и проблему трансграничной несостоятельности физических лиц и связанную с ней проблему так называемого «банкротного туризма» [8], и многие другие.
Указанные замечания не умаляют научный вклад П. А. Чегоряевой в разработку заявленной проблемы. Автор состоялся как вдумчивый и принципиальный исследователь, что подтверждается и другими его публикациями. Выводы, содержащиеся в докладе, обладают научной новизной и практической значимостью и требуют учета в законопроектной деятельности.